Отчаянные призывы газет («Милосердие!..» «Человечность превыше всего!..» «Гуманизм- и сострадание!..») не действуют. Внешний мир по-прежнему груб и жесток с каждым из нас. Накричать могут на любого — в автобусе, сберкассе, ДЭЗе, магазине. «Женщина, я вам говорю, отойдите!» Иногда кажется, что весь мир за стенами твоей квартиры ополчился против тебя. Накаленные раздражением очереди. Злые продавщицы. Жесткое, неприязненное равнодушие всех чиновных лиц, от которых ты хоть как-то зависишь. Холодность и невнимание врачей. Да что там перечислять, жаловаться — все мы это знаем.
Мы хотим перемен. Мы понимаем, что взаимное ожесточение портит кровь, мешает работать, укорачивает жизнь. «Что-то надо перестроить в психике людей» — пишут журналисты. Но Что? И как?
Приступ бессердечия.
Я путешествовала по ГДР с друзьями-немцами. С нами были наши дети. Мы бродили по жаркому летнему Берлину, пили воду, заходили в музеи, кафе, магазины, покупали билеты на вокзалах. И уже в первые дни мои плечи непроизвольно распрямились, взгляд стал спокойнее, улыбка не сходила с губ. Везде, для всех я была «фрау». Ни на меня, ни на моих спутников никто нигде не кричал. И так, говорят, люди ведут себя повсюду — в Европе, Америке, Японии...
Особенно горестно было видеть то же ожесточение среди народных депутатов на I Съезде — друг против друга. Кто думает не так, как ты — долой! Не дать говорить! К суду его! (Одна голова придумала и особо страшное своей политической неопределенностью: «К суду чести!») Что это? Повышенная эмоциональность нашего народа? Но эмоциональны и итальянцы, и испанцы. Кто жил среди них, знает — нет там этой злобы, этих криков на каждом шагу. Особенно в деле.
Страна наша бурлит, страсти вскипают то здесь, то там, и повсюду: в тех же проклятых очередях, в кучках людей, толпящихся у газетных витрин, на митингах — слышится снова и снова: «Расстрелять!», «Сажать!», «Я б их всех убила!»... И убивают. В Сумгаите. В Тбилиси. В Фергане. В Новом Узене. Бытовое ожесточение, хотя причины названных событий, понятно, гораздо глубже, разрастаясь, проливается большой кровью.
Всегда ли гнездилось в нас это ожесточение? Или, как считают многие, «жизнь заставляет»?
История нашей страны жестока, как, впрочем, история любой страны в мире. Но существовали же и у нас когда-то свой «лад», своя генетическая мудрость, заставлявшая принимать странников, кормить юродивых, помогать сиротам и вдовам, терпимо относиться к тем, кто непохож на тебя самого, уважать старейших и мудрейших. Куда это все подевалось? Почему с трудом входящей в автобус старой женщине могут бросить: «Сидела бы ты, бабка, дома»? Почему юный атлет в метро, если меня невзначай шатнет в его сторону, с остервенением вложит свою молодую силу в ответный тычок?
Было в моей личной судьбе незабываемое время, когда я моталась в вагонах второго класса по Англии — из Лондона в Йорк, потом в Эмблсайд, на северо-запад, потом в Кентербери, на юг, потом в Кембридж, Оксфорд, Бэнбери, Дерби, Ноттингем... Меня никто не сопровождал: друзья лишь провожали к поезду, а другие друзья встречали на станции. Я одна бродила по Лондону, ездила в метро, закусывала в привокзальных буфетиках, заглядывала в магазины... И везде самое поразительное — доброта, отзывчивость, даже домашность какая-то в обращении людей друг к другу, ко мне, в которой многие и не угадывали иностранки. Всюду я была просто «леди». Я жила с удивительным, таким непривычным впечатлением, что мне все рады — официантка, кассирша, продавец, случайный попутчик в поезде.
А в метро? В часы «пик» подземка набита не меньше, чем у нас. Но надо видеть, как едущие прижимают к себе локти, чтобы не задеть входящих или выходящих. Если ты садишься, сосед слегка улыбнется тебе и сделает еле заметное движение — подвинуться, чтобы было удобно. И то же — наверху, на улицах. Еще в первую поездку, когда в распоряжении нашей экскурсионной группы был большой автобус, я, глядя из окна, изумлялась, как мягко, вежливо, с виду неспешно ездят англичане в автомобилях. Как почтительно они уступают дорогу, если за рулем леди!
Об отношении к женщине стоит сказать особо. Если во Франции, как говорят, мужчина по отношению к женщине почти всегда держится в манере легкого флирта, то в Англии это — отношение старшего к младшему, сильного к слабому; отношение мягкого, ненавязчивого покровительства. А женщины в ответ — дружелюбны и улыбчивы.
Кто утверждает, что англичане чопорны и замкнуты — лжет самым бессовестным образом. По сравнению с нами они открыты, доверчивы, чувствительны. Они общительны и всегда готовы оставить вам свой домашний адрес и телефон. И главное — они чрезвычайно доброжелательны, спокойны и всегда склонны помочь.
Я пробую разобраться, откуда это у них. Я замечаю признаки бережности и внимательности к людям в языке: там, например, давно отмерло «ты»; на «вы» обращаются друг к другу супруги, на «вы» зовут даже маленьких детей. Англичанин не скажет: «вы ошиблись», а обязательно добавит: «вы ошиблись, я боюсь». Он никогда не поскупится на извинения. А все эти «да, это так», «нет, это не так», «да, если вам угодно». Это тоже явления культуры: когда утверждаешь, то определенно «да», а не «может быть да, а может, и нет». Когда обещаешь, то обязательно исполняешь. Когда назначаешь время, то приходишь или звонишь точно в срок. Мы говорим: «Пойдем в кино?» А они скажут: «Не хотите ли вы (не угодно ли вам) пойти в кино (на заседание, в ресторан, в парк)?»...
И то же внимание — к себе и к другому — в способе мыслить, в отношении. Один мелкий муниципальный служащий, валлиец, отчаянно выступавший против реформ «госпожи Тэтчер», говорил мне с большой горячностью: «Она ведет нашу страну к фашизму. К тоталитаризму. Вся ее политика — против народа. Вы бы видели, как она выступает в парламенте. Как Гитлер. Это паранойя. Я ее ненавижу!» — И тут же оборвал себя: «То есть, нет, она женщина, мать, я лично ей не желаю ничего дурного. Но против ее политики я буду бороться!»
На научной конференции или в личной беседе англичанин, даже совершенно несогласный с тобой, никогда тебя не прервет, ничего не выкрикнет, не позволит себе даже скроить презрительную мину. Нет, он внимательно и уважительно выслушает тебя до конца, а потом решительно скажет, что думает сам. Но при этом никак не заденет твоего личного достоинства. А мы вопим с высокой трибуны на всю страну: «Он оскорбил!.. Позор!.. Ату его!..»
Откуда берется в человеке терпимость? От сознания, что каждый, как и ты, имеет право думать и поступать в соответствии со своим индивидуальным мироощущением. От чувства собственного достоинства, неотделимого
от уважения к достоинству другого. Почему мы так небрежно обходимся с чужим достоинством и часто с таким видимым удовольствием его попираем? Не потому ли, что мало уважаем самих себя? И почему так легко, так свободно и просто чувствуешь себя с английским коллегой или со случайным попутчиком в поезде?
Я историк и ищу ответа в истории. Я знаю, что уже в 1215 году король Иоанн подписал «Великую Хартию Вольностей», где, в частности, говорилось: «Ни один свободный человек не будет арестован и заключен в тюрьму, или лишен имущества, или объявлен стоящим вне закона, или изгнан... иначе как по законному приговору равных его и по закону страны...» Вот первые шаги к фиксированному праву и вместе с тем — к утверждению достоинства человека. Тринадцатый век...
Это не значит, что история Англии избежала жестокости и кровопролития. Были и война Алой и Белой Роз, и разгоны монастырей при Генрихе VIII, и огораживания, когда, как писал Томас Мор, овцы пожирали людей, и массовые казни протестантов при Марии Кровавой, наконец, была английская революция с гражданской войной и тираном Кромвелем во главе Республики. Но именно тогда, в XVII веке, измученные распрями и жестокостями люди поднимают лозунг терпимости. И он начинает оказывать все большее и большее влияние на души и на поведение людей.
Были жестокости и в дальнейшем. Есть они и сейчас — все мы знаем об Ольстере, о разгонах забастовок, о наркомании и преступности. Но при всем этом люди за триста лет научились вести себя в целом более по-человечески. Протестантская культура, массовые движения за терпимость, умеренность, внимание к любому встречному (ибо в нем, как и в тебе, пребывает частица Бога) принесли плоды.
Как английский газон, дабы сохранять густоту, шелковистость и дивный зеленый цвет, нуждается в том, чтобы его стригли и поливали ежедневно в течение веков — так и душа человеческая нуждается в каждодневном, сызмальства культивируемом, внимательном и бережном уходе. Чему учили англичане своих детей, начиная с того времени, когда Библия на родном языке появилась в каждом доме, то есть с конца XVI — начала XVII века? Да, известным заповедям: не сотвори себе кумира на Земле, не убий, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй на ближнего, не завидуй... Отцы читали маленьким детям в семье, а учи-теля повторяли вновь и вновь в школах: поступай с другим так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Старайся любить не только друзей, но и врагов. Прощай обиды. Не лги ни при каких обстоятельствах. И, конечно, будьте милосердны... И снова: люби Бога больше всех благ и радостей земных, а ближнего — как самого себя.
В течение всего XVIII и XIX веков одной из любимых семейных книг, которая читалась и в богатых, и в весьма скромных домах вечерами, была поэма Мильтона «Потерянный рай». Из поколения в поколение большие и малые вслушивались в строчки:
«Стыд людям, стыд! Согласие царит У демонов; лишь смертные одни Живут всегда в раздоре меж собою, На заповедь Господню не взирая, Сражаются, враждуют, ненавидят, Забыв о том, что адскими врагами Окружены они и днем и ночью».
А слава? Многие ищут ее на поле брани, обагряя свои руки, кровью врагов, покоряя другие народы, опустошая земли, сея разрушение.
«Что делают подобные вожди? Резня, грабеж, людей порабощенье — Вот их дела. Плоды любви и мира. На их пути бесследно погибают. Затем они в гордыне без предела. Желают стать для мира божествами. И требуют, чтоб поклонялись им».
Постыдная, мучительная смерть и дурная память за гробом — вот удел таких властителей. Высокой и вечной славы можно достигнуть только иным, благородным путем: устранив насилие и войны; руководствуясь в государственных делах «премудростью, терпеньем, воздержаньем».
Столь же, если не более популярной, известной вот уже более трехсот лет во всех слоях населения не только англоязычного, но и по всему миру, была книга бедного английского проповедника Джона Баниана «Пути странника», повествующая о мытарствах одинокой души в поисках духовного совершенства, «града божия». Уже в XVII веке в Англии, Ирландии, Шотландии, Северной Америке она переиздавалась несчетное число раз. Чуть позднее ее перевели и издали на французском, польском, немецком, голландском. В 50—60-х годах прошлого века участники восстания тайпинов (радикального христианского движения в Китае) читали «Пути странника» наравне с Библией. Она вышла и на языке маори — для туземцев Новой Зеландии. К настоящему дню она переведена более чем на 200 языков, за исключением русского.
Что вычитывали из нее поколения за поколениями? Как трудно жить в этом мире человеку, обремененному грузом своих грехов, ужаснувшемуся видением грядущей вселенской катастрофы (смотри стихотворение Пушкина «Странник» — переложение начала книги Баниана), взыскующему правды. Как тернист его путь к свету среди каждодневных искушений бездумного веселья, стяжательства, лжи, сластолюбия, чревоугодия, гордыни, гнева, уныния. И как доблестен все же этот путь отказа от соблазнов и настойчивого исправления собственных грехов и ошибок — путь самоотречения, смирения и любви, дающий высшую радость.
Я не собираюсь возводить в Абсолют протестантскую этику, некоторые элементы которой стали опорой для идеологии жестокого эксплуататорского мира. Но в ней есть нюансы, наложившие глубокий отпечаток на манеру поведения, и еще глубже — на сами внутренние основы отношения каждой личности к себе подобным. Парадокс заключался в том, что, утверждая индивидуализм и предприимчивость, протестантские течения и группы заботились и об интересах целого, т. е. общины верующих. Доктрина изначального избранничества одних и вечного проклятия других связывалась в сознании людей с мирским преуспеянием: кто счастлив, богат, удачлив в делах, тот и есть божий избранник. Бедность считалась признаком проклятия. Но трудолюбие, трезвенность, благочестие, умеренность в запросах и потреблении, которые проповедовались буквально на каждом шагу, вели нередко к приумножению богатства. А богатство, как сказано в Евангелии, чрезвычайно неблагоприятно для вхождения в «Царствие небесное». Следовательно, от богатых требовались особые подвиги благочестия и альтруизма. Они должны были помогать бедным, делиться с единоверцами своим достоянием, в чем-то себе добровольно отказывать, проявлять терпимость.
Этому постоянно и специально учили — в школах, университетах, обязательных воскресных проповедях. Люди, конечно, не следовали благим заповедям буквально, они бывали и грубы, и жестоки, и черствы, но они никак не могли считать это принятой этической нормой, что-то откладывалось в душе, взращивалось, передавалось детям, внукам, правнукам...
А чему учим мы своих детей вот уже много поколений? «Если враг не сдается — его уничтожают», «Не жалеть человека надо, не унижать его жалостью...» «Кто не с нами — тот против нас». Однажды в детском саду, куда ходил мой сын, воспитательница собрала вокруг себя детей и сказала: «Ребята, Петя поступил нехорошо, он оцарапал Наташу. Давайте все вместе его накажем. Бейте его!» И дети все вместе бросились бить одного несчастного Петю. Какой дремучей нравственной глухотой надо обладать, чтобы учить такому! Не потому ли это происходит, что для наших, советских школьников существовало два гуманизма — один ложный, «абстрактный» — доброта к людям вообще, и другой «истинный», пролетарский, предполагающий любовь к друзьям рабочего класса и ненависть к его (?) врагам. И, страшно сказать, две нравственности: дурная и неправильная, которая разоблачалась как замаскированная «буржуазная», и «истинная», стоящая на страже «интересов рабочего класса», а интересы ведь могут пониматься по-разному. Стоит ли ужасаться после этого сегодняшнему рэкетиру, который ставит раскаленный утюг на живот жертвы, или мерзостям дедовщины в армии?
А теперь уместно рассказать о людях, у которых я гостила в Англии. Это «Общество друзей», квакеры.
Они появились в смутное время гражданских войн, в середине XVII века. Английская революция — единственная из революций западного мира, где люди сражались, вдохновленные религиозной идеей. Кромвель всерьез верил, что он ведет народ свой к Земле обетованной. Все лозунги, реформы, аргументы поверялись библейскими заветами. Неудивительно, что, когда родственники оказывались во враждующих армиях, они не сражались друг против друга, а просили своих командиров оказать снисхождение брату или отцу, и те шли навстречу.
Неудовлетворенные официальной идеологией англиканской церкви, продажностью духовенства, дорогостоящими обрядами и ложью, лившейся с церковных кафедр, люди искали своего пути к Богу. Возникало множество групп «неформалов»— пуританских сект, религиозных движений, оппозиционных англиканству, утверждавших свои собственные, независимые доктрины и обряды, по-своему толковавшие библейские истины. Анабаптисты, уэйтеры, сикеры, антитринитарии, броунисты, арминиане, фамилисты — всех не перечислишь. Среди них-то в конце 40-х годов появились «друзья» — люди, почувствовавшие в себе свет правды и добра и объединившиеся на основе дружеской добровольной взаимопомощи и общих молчаливых обращений к Богу. Враги вскоре прозвали их «квакерами», что значит «трепещущие». Говорят, основатель движения Джордж Фокс, отвечая перед судом, призвал обвинителей своих «трепетать перед величием божьим».
Квакеров избивали, судили, бросали в тюрьмы, штрафовали, мучили. Но они стойко держались, от веры своей не отступали, злом на зло не отвечали. И продолжали помогать друг другу.
Квакеры делились друг с другом одеждой, пищей, деньгами. Известен факт, когда 164 квакера послали властям петицию с просьбой заключить их в тюрьму взамен давно томящихся там «друзей», а тех освободить и вернуть семьям. Обращаясь к властям, они требовали абсолютной религиозной терпимости. «Поскольку Бог — писал Р. Баркли — взял на себя власть и распоряжение совестью и поскольку Он один может правильно наставлять и управлять ею, посему незаконно для кого бы то ни было под предлогом любой власти или должности, которую они имеют в правительстве мира сего, насиловать совесть других; и потому всякое убийство, изгнание, штраф, заключение в тюрьму и другие подобные вещи, которые налагаются на людей единственно за проявление их совести или различий в богослужении или взглядах, происходит от духа Каина-убийцы и противно истине».
Что сплачивало движение, что позволило ему дожить до наших дней, пройдя через жестокие репрессии эпохи революции и реставрации, через XVIII, XIX и XX века? Прежде всего, их вера и следующий из нее характер отношения к людям.
Вышедшие из народного протестантского движения и усвоившие ряд его традиций, квакеры в то же время отошли от кальвинистского вероучения в одном существенном пункте. Они отвергли доктрину предвечного избранничества одних и проклятия других людей. В своих религиозных воззрениях они являлись последователями силезского мистика Якоба Беме. Бог, верили они, находится внутри каждого человека, сознает он это или не сознает. Каждому, независимо от вероисповедания, национальности, цвета кожи, убеждений («будь он хоть турок или московит»), может открыться внутренний свет Христа, который поведет его путем добра и правды. Отсюда при общении с каждым человеком следует обращаться к Богу внутри него, то есть к самому лучшему, благородному. Таким путем в каждом можно найти друга.
Любые внешние церковные обряды квакеры отрицали. Чтобы служить Богу, не надо ходить в храмы, зажигать свечи или петь псалмы, говорили они. Нужно всю жизнь, каждый шаг ее, каждый поступок рассматривать как богослужение. Тогда не ошибешься. Это распространялось и на внутренние помыслы и побуждения, и на профессиональные занятия: что бы ты ни делал, служи своим делом Богу. Отсюда — безусловная честность и порядочность квакеров в любой сфере труда.
Квакеры не создали догматики, символа веры, ритуалов. Но они не запрещают их, не клеймят, как сами клеймили в XVII веке. Их молитвенные дома больше похожи на скромные клубы, где можно почитать книги в библиотеке, выпить чашечку чая, пообщаться с друзьями, послушать концерт и, конечно, в специально для того отведенном зале посидеть молча, обращаясь к самому высокому, что есть в тебе и во всех людях. Это, собственно, единственный квакерский обряд: молчаливая общая молитва.
Я присутствовала на таких собраниях. В установленный час все рассаживаются вокруг стола, на котором стоит букетик цветов или свеча и лежит Библия. Опоздавшие тихо проходят на свое место. Матери сидят с детишками на коленях. Никто не разговаривает друг с другом, но они — вместе. Священников нет или, если угодно, каждый из молящихся является священником. Тот или та, кто почувствует настоятельную духовную необходимость сказать что-то вслух, встает и говорит; после этого молчание продолжается, и ощущение духовного единства усиливается. Такое богослужение длится обычно около часа. Потом все оборачиваются друг к другу, берутся за руки, улыбаются. Они были каждый сам по себе, наедине со своим высшим началом, и в то же время они молились сообща. Такая форма общения сплачивает всех и делает в действительности друзьями.
Часто за общей молитвой следует деловое заседание: квакеры имеют свои офисы, комитеты, конторы, фонды взаимопомощи, контакты с внешним миром. У них есть секретари, которые ведут деловые собрания и записывают решения. Практические дела они решают энергично и быстро. Замечателен принцип единогласия, издавна существующий у «друзей», единогласия не формального, основанного на страхе или равнодушии, но действительного. Они не подчиняются решению большинства, как это принято в демократическом мире, а обсуждают вопрос и поправляют решение до тех пор, пока все с ним не согласятся или, по крайней мере, никто не станет ему противиться. Если разногласия слишком велики, они прекращают споры и погружаются в безмолвие, чтобы обновить в себе высшие силы, увидеть вопрос как бы в духовном свете. И после этого решают трудную задачу полюбовно. Это, как правило, удается, ибо они верят, что все, что они делают, есть служение христианскому Богу.
В самом общем виде квакеры так суммируют основные принципы своей жизни: «Любить друг друга и всегда говорить правду». Они стремятся в любых обстоятельствах быть искренними, честными и простыми. Слова Нагорной проповеди: «Да будет слово ваше «да, да», «нет, нет», а что сверх того — то от лукавого» — для них не благое пожелание, а неукоснительное правило жизни.
Такие внутренние установки ведут к удивительной простоте и дружелюбию в общении со всеми людьми. Даже если они совершенно не согласны с вами, они внимательно вас выслушают, а после или возразят мягко, или вернутся к молчанию и духовному покою. Они постараются понять, что Бог говорит им через другого человека, в котором Он присутствует тоже.
Признание равенства всех перед Богом рождало в XVII веке особые формы поведения. «Друзья» не снимали шляп перед власть имущими, говорили всем архаическое «ты», отказывались приносить клятвы и присяги. Они надевали простую темную одежду, даже богатые люди обставляли свой быт весьма скромно. Сейчас от этой простоты сохранился обычай называть друг друга по имени и непритязательность в быту. Многие совсем не употребляют вина и мясной пищи. Но главное качество всех «друзей» — терпимость и уважение к каждому из людей, ибо каждый — это «уникальный эксперимент Бога». И, разумеется, ко мнениям, убеждениям, вероисповеданиям. Я однажды спросила у двух своих собеседников: «Как квакеры относятся к буддизму?» Один из них ответил: «Мы не можем сказать, как квакеры вообще относятся к буддизму. У нас нет обязательных для всех правил. Я могу сказать, как я отношусь к буддизму, а Уильям — как он».
Можно было бы много говорить о социальной деятельности квакеров — они активно помогают больным, престарелым, инвалидам; они добиваются улучшения содержания преступников в тюрьмах, выступают против смертной казни. В Америке они были среди первых борцов против рабства, против жестокости по отношению к индейцам, за гуманное обращение с душевнобольными. Очень интересен их опыт в области образования и воспитания (квакерские школы существуют с XVII века). Широко известна их миротворческая активность во всем мире — квакеры с самого начала отвергали войну и всякое насилие, отказывались носить оружие, боролись за право замены военной службы мирной деятельностью, хотя бы и тяжелой и неблагодарной. Они выступают за справедливость, права человека, дружеские контакты между жителями всех стран. Обо всем этом можно было бы написать целую книгу.
«Друзья» — всего лишь один маленький пример постоянного, любовного, активного взращивания того, что делает людей терпимее, милосерднее по отношению друг к другу. В Англии и во всем мире существуют тысячи подобных обществ и религиозных объединений. Они не делают мир идеальным, но помогают людям быть добрее друг к другу и находить в этом радость. У каждого из этих объединений свой путь к благородной цели. И пусть пути будут разными. Важно, чтобы идущие по ним не считали свой путь единственно верным и не ожесточались против тех, кто идет не так, как они.
В наше время, когда человечество охвачено силами саморазрушения, всякая попытка найти гармонию заслуживает внимания.
Где же наш путь? Что в нашей истории, в нашей душе может послужить опорой для человеческого отношения к ближнему? Ведь не обделены же мы Богом, в самом деле. В нас есть душевная теплота, и мудрость, и талант, и великие дары жертвенности и терпения. В нашей истории есть Сергий Радонежский, Павел Флоренский и легионы безвестных Матрен-праведниц, на которых держится земля. У нас есть, наконец, величайшие традиции духовной культуры, созданные интеллигенцией — совестью и честью народа. Нам есть чему поучиться у себя самих. Чтобы ожесточение сменилось терпимостью, злоба — любовью.
