Берег Татарского пролива

Три дня прожил я у археологов, и на раскопе побывал, и в баньке попарился, а на четвертое утро поехали мы с Игорем, сотрудником музея, по сахалинским дорогам.

Асфальтовая трасса Южно-Сахалинск—Холмск кружит у подножия горного хребта, взбегает вверх, переваливает через невысокие горы. Горы тут вообще невысокие, лишь в немногих местах, преимущественно в центральной части острова, возносятся выше тысячи метров. Перевал, за которым открывается спуск к Холмску, расположен на высоте 500 метров.

От Холмска трасса (грунтовка) идет берегом Татарского пролива. Теоретически — до поселка Бошняково (километров двести). На самом деле — докуда доедешь. Часть трассы закрыта из-за аварийности, часть уже разрушилась. В пролив всюду скатываются речки и ручьи, образуя каньоны. Через них при японцах были наведены мосты. Некоторые, впрочем, созидались еще во времена каторги; строил их известный аристократ-убийца, инженер и каторжник Ландсберг. О нем речь впереди.

Сейчас мосты разваливаются, и проехать на машине можно дотуда, докуда дотягиваются их неразрушившиеся опоры. Но и это еще не все. Сахалин, особенно его западный, более теплый и влажный берег, — страна селей. Несколько таких грязевых потоков свалились с прибрежных гор на берег и на трассу как раз перед нашей поездкой, чуть ли не накануне. Дорога залита грязью, завалена землей, частично смыта вниз; дорожная техника вовсю работает, расчищает завал.

Выскочили мы с трассы на прибрежный песок. Тут широкая отмель, частично поросшая травой и кустарником. В прежние времена служила она военным аэродромом, еще остатки взлетных полос сохранились. Вот и море. Бурлил Татарский пролив, бурлил, швырял темно-желтую воду высокими волнами в берег. По краю бурной пены промчались мы к маяку, мрачным героем торчащему на возвышенности у мыса. Там живет хмурый, под стать океану, бородатый мужик, приятель Игоря... Впрочем, у Игоря всюду на Сахалине приятели. Такое впечатление, что он на дружеской ноге со всеми пятьюстами тысячами сахалинцев.

У сумрачного хранителя маячного огня мы перекусили, поговорили за жизнь, побранили начальство — и дальше рванули. Снова берег, злые волны шумят слева внизу, под обрывом... Поселок Томари. Остатки японского храма в распадке над домами. Сакральные ворота в виде огромной буквы «П» из трех каменных глыб; за ними в траве угадываются очертания фундамента алтаря. Вот и все, что осталось от синтоистской святыни.

За Томарями спустились с обрыва, вышли на берег, на узкую отмель. Несколько змей убежали от наших шагов с черного песка в траву. Желтые волны все могущественнее стучали о берег.

—Вон, смотри, сивуч! — крикнул Игорь и дал мне бинокль.

В 300 метрах от берега из черной воды торчали черные рваные камни. На самом высоком камне лежал, задрав голову кверху (как будто пел песню или разглядывал звезды), крупный зверь, тоже черный, гладкий, вдохновенный. Поблизости от скал из воды выскакивали и прятались обратно еще несколько черных усатых голов. Сивучи. Мы прошли по берегу. Невдалеке, у кромки прибоя, валялось мертвое торпедообразное тело. Еще один.

—Вот это место по-айнски называется «Та скала, о которую в пыль разбиваются волны», — пояснил Игорь. — Так примерно можно перевести.