Обдорский путь

В своем нижнем течении, простирающемся на тысячу километров от Ханты-Мансийска до Салехарда, Обь — не река. Это огромный, необъемлемый для глаза поток, состоящий из множества русел, рукавов, проток, малых, больших и гигантских, сливающихся и расходящихся в безграничных просторах Севера для того, чтобы, сойдясь окончательно в безбрежье Обской губы, напитать собой белый холод Ледовитого океана. На карте эта могучая вода рисуется в виде множества синих нитей, спутанных так, что только опытный штурман поймет, по какой из них придешь к цели, а какая вынесет на мель или в залом.

За ярославскими и вологодскими лесами, от пересыльного Котласа берет начало Северная железная дорога. 501-я стройка. По грандиозному сталинскому замыслу железная дорога должна была пройти сквозь весь советский Север, соединив Москву и Ленинград с Колымой и Чукоткой. В нечеловеческих условиях Заполярья, на мерзлоте, в тундре работу по этому строительству могли выполнить только зэки. И их погнали сюда — эшелонами, десятками тысяч, на морозы и в пургу, в летние комариные болота, на съедение мошке, на голод и смерть. Сколько здесь их погибло, замерзло под снегом, осталось гнить в неглубоком водянистом слое надмерзлотного грунта — один Бог знает. Во всяком случае, во много раз больше, чем теперь живет на всем этом пространстве живых.

Поезд идет, кажется, уже бесконечно долго среди низкорослых и чахлых березняков, безлюдного, неприютного леса — и вот на восточном краю горизонта появилась туча; но поезд идет и идет, и это уже не туча, а увенчанные снегом горы: Полярный Урал, Камень, как называли его древнерусские первопроходцы. Действительно камень, с миллионолетней недвижностью лежащий меж Европой и Азией. С появлением Уральских гор леса исчезают, сходя на нет в наполненный тихим светом простор тундры. И Север, вливаясь в окно белизной бесконечного полярного дня, берет тебя за сердце, чтобы не отпустить никогда.

Север — это как любовь: сочетание красоты и страха. Жизнь отдельного человека и существование целых народов — как развалины заброшенных лагерных бараков — теряются в его всепоглощающем пространстве.

Не доезжая до Воркуты, поезд поворачивает к востоку и, огибая горы, долго идет вдоль берега полярной реки Усы. Названия станций звучат колдовски: Сыня, Янью, Сивая Маска, Выпью. За станцией Елецкая я увидел то, что показалось мне чудом. Вечер июльского полярного дня, светлый полусумрак, мягкая розовая акварель, переходящая по горизонту с запада на восток, черные безжизненные каменные горы, на северных и затененных изгибах которых лежит снег, немыслимое холмистое безумие тундры, поблескивающее болотами сквозь желтоватый ковер кустарника, речка в голых галечных берегах, безлюдье и беззвучье... И вдруг — в излучине реки, под темным массивом горы — четыре чума, и выбегающий из них дымок, и прислоненные нарты, и собаки.

Коренное население этих мест — ненцы. За Уралом, за Обью с ними соседствуют ханты. Народы немногочисленные: много людей тундра, да и тайга прокормить без ущерба для природы не в состоянии. До недавнего времени эти народы сохраняли традиционный, тысячелетний уклад жизни. Ханты — лесовики, охотники. Ненцы — обитатели тундры. По необъятным тундровым просторам они перегоняли (и перегоняют) стада оленей, в чистейших речках ловили рыбу и тем жили. Олень — исключительно ценное и чистое животное; все от него получаемое — мясо, молоко, шкура — ценно и стоит дорого на мировом рынке (везде, впрочем, кроме России...). Оленьи рога — панты, — те вообще драгоценность, редчайшее лекарственное сырье, природное средство омоложения и здоровья и ценятся в прямом смысле почти на вес золота (и опять везде, кроме как у нас).

Жилище ненца — чум: конус из длинных жердей, обтянутых оленьими шкурами. Жилище очень простое, но обладающее многими достоинствами: чум вместителен, легко переносится с места на место, прекрасно держит тепло и к тому же асептичен благодаря особым свойствам оленьих шкур. Даже и сейчас ненцы, живущие в поселках, где для них советская власть заботливо выстроила стандартные деревянные дома, все же предпочитают чум. Тут можно видеть странную картину: стоит дом, участок с забором, что- то вроде огорода — а на участке рядом с домом чум; и живут в чуме, а дом используют как сарай, свинарник и туалет. Тем более естествен чум в тундре, где его владельцам приходится совершать немалые перекочевки с оленьими стадами.

Насколько редко население тундры — тому приведу пример. Весь полуостров Ямал, который тянется с юга на север на добрых 700 километров, составляет один (один!) район Ямало-Ненецкого автономного округа. Население этого «района», который по площади равен примерно Португалии, — 14000 жителей. Половина из них живет в поселке Яр-Сале, райцентре; вторая половина еще в двух-трех поселках. Всех ненцев-оленеводов от этого количества — четыре процента, то есть около 600 человек, включая малых детей. Эти-то 600 человек, 100 семей, 100 чумов, и есть население безграничной ямальской тундры. Прикиньте расстояния между ними и очагами цивилизации, вспомните о климате и бездорожье — и постарайтесь представить, из каких проблем складывается жизнь этих хозяев северных просторов.

Прежде всего нет электричества. Положим, без телевизора прожить можно, холодильник в тундре не нужен. Но как обогреваться? Тундра — не тайга, где дров навалом. Бензина или солярки если и удалось завезти, то хорошо чтоб хватило для маломощного движка и, что важнее, для снегохода. Вот собирают сухой тундровый кустарник и им топят очаг. Зимой такого огня в лучшем случае хватит чайник вскипятить. И ни обогреться, ни пищу приготовить: едят тундровики сырую мороженую рыбу, сырую же мороженую оленину. Хлеб, спички, соль, крупа — все это доставлялось и раньше в чумы от случая к случаю, а теперь вовсе когда кому повезет. Даже сфотографироваться на паспорт для тундровика проблема: ближайшая фотография в поселке, а до него — 300 километров... И бывает, что милиция (как-то не получается сказать «полиция») сама ездит по кочевьям, сама фотографирует, сама на паспорт наклеивает.

Пройдя через горную долину, где тундру сменяет низкорослая таежная растительность, поезд подползает к городу Лабытнанги, последней станции действующей железной дороги. Тут открывается Обь. Ширина главного русла Оби в этом месте такова, что другой берег видать только в хорошую погоду. Там, на восточном берегу, — город Салехард, административный центр Ямало-Ненецкого округа, крохотная столица огромного пространства тундры и тайги.

Все здесь стоит на мерзлоте. Весной верхний слой почвы оттаивает, вода поднимается, иногда подтопляя нижний этаж. Подвалов не бывает. Многоэтажные дома стоят, как на курьих ножках, на сваях, вбитых в грунт ниже уровня мерзлоты.

Салехард — город, по зауральским понятиям, древний. Возник он еще в XVI веке, почти одновременно с походом Ермака и основанием Тобольска. Заложили здесь поселение русские первопроходцы и торговцы, промышлявшие сбором у местного населения выгодного северного товара: пушнины, рыбы, жира и кости морского зверя. Край этот назывался Обдорским краем, а поселение на восточном берегу Большой Оби при впадении в нее реки Полуй — Обдорским острогом, Обдорском. От древнего Обдорска ничего не осталось, кроме памяти, следуя которой мастера из Москвы лет двадцать назад выстроили деревянную башню и фрагмент частокольной стены на месте, где когда-то стоял острог.

Через тундру и горы я ехал при ясной тихой погоде, а в Лабытнангах из поезда вышел в бурю. За сплошняком дождя едва виднелись низкие домишки. Автобус протекал насквозь, а паром долго не мог отойти от пристани из-за волны, которая здесь, бывает, мало уступает морской. В эту волну и качку я познакомился с Обью. И увидел: она — не река, а мощная жизнь, необозримый путь, ведущий к первотворению Божию, в белую бесконечность Северного Ледовитого океана.