Вокруг Пантеона
Самый фотогеничный и романтичный кусок Рима, где перемешаны ренессансные дворцы и зеленные лавки, древние колонны и помутневшие зеркала, исторические трагедии и сувенирные фартуки. Все завязано узлом вокруг площади Арджентина (largo Argentina), по краям которой толкутся автобусы, а в центре, за оградой, кошки бродят по развалинам: это всплывшие в результате муссолиниевских градостроительных махинаций остатки четырех храмов, прилегавших к театру Помпея. Где-то здесь, на ступенях театра, прозвучало: «И ты, Брут!» — и Юлий Цезарь, пронзенный кинжалами заговорщиков, упал к ногам статуи Помпея (она хранится неподалеку, в палаццо Спада). Ничего общего с Латинской Америкой площадь не имеет: название ей досталось от маячащей на углу башни, которой владел житель Страсбурга (по-латински — Аргенторатум). За башней начинается гетто (ghetto), клубок переулков и вереница крохотных площадей, выводящих в конце концов к реке. Самая обаятельная — площадь Маттеи (piazza Mattei), из Бродского известная как «ущелье Рима». На ней стоит чудесный фонтан с черепахами.
В эту часть города евреев загнал в 1555 году папа Павел IV Карафа. Все иудейское население папской столицы должно было ютиться вокруг языческого капища — портика Октавии (Portico di Ottavia), построенного императором Августом в честь родной сестры,— и в обязательном порядке посещать христианские богослужения в выросшей из того же портика церкви Сант-Анджело-ин-Пескерия (Sant’Angelo in Pescheria); типично римская ирония. Теперь здесь можно отведать кошерной пиццы и артишоков по-еврейски (carciofi alia giudia) и прогуляться по античной мостовой вдоль еще одного семейного монумента — театра Марцелла (Teatro di Marcello), который Август посвятил своему племяннику и несостоявшемуся наследнику.
Выбравшись из гетто и преодолев улицу Джуббонари (via Giubbonari) с множеством открытых даже в воскресенье магазинов, можно очутиться на Кампо-де-Фьори (Сатро de’ Fiori) — в той самой точке, где становится ясно, что такое настоящий Рим. В центре площади стоит бронзовый Джордано Бруно (как раз тут его и сожгли), вокруг раскидывают свои лотки торговцы разной аппетитной снедью (с понедельника по субботу), а по краям расставлены столики винерий (лучшая из них — La Vineria Reggio). Часам к двум рынок сворачивается, дворники смывают с мостовой листья и шкурки, и некоторое время Бруно проводит практически в одиночестве — но вечером к нему начинают стекаться тусовщики, чтобы решить, куда направиться дальше.
Часть толп переливается на соседнюю площадь Фарнезе (piazza Farnese), где в порфирных ваннах из терм Каракаллы журчит вода, а задний план целиком занят махиной палаццо Фарнезе (Palazzo Farnese).
Прекрасную папскую резиденцию, повидавшую на своем веку и королеву Кристину Шведскую (которая приняла католичество и нашла убежище в Риме), и Мюрата, после объединения Италии сдали французам под посольство за символическую плату в 1 лиру раз в 99 лет.
За дворцовым садом (огороженным, увы, высокой стеной) идет аристократическая улица Джулия (via Giulia). В начале XVI века, когда Браманте проложил ее по приказу Юлия II, это была сенсация: первая абсолютно прямая улица за десять с лишним столетий. От широкого и вечно забитого транспортом проспекта Виктора Эммануила II (corso Vittorio Emanuele II) ее отделяет степенный, не замечающий течения времени квартал — настоящий ренессансный заповедник, разве что разбавленный бутиками и барами.
По другую сторону проспекта гулять тоже интересно: там попадаются магазины молодых дизайнеров (главным образом на улице Говерно-Веккьо), средневековые башни (на Портогези, Тор-Миллина, Монте-Джордано), антикварные лавки (на Коронари) и изящные церкви вроде Санта-Мария-делла-Паче (Santa Maria della Расе), чей белокаменный фасад Пьетро да Кортона спроектировал так, чтобы он замыкал улицу на манер театрального задника. Все это выглядит как эффектная декорация и, в конце концов, выплескивается на площадь Навона (piazza Navona), похожую на просторный овальный зал с фонтанами. Своей удивительной формой площадь обязана стадиону Домициана, трибуны которого постепенно превратились в дома. Разного рода состязания тут проводились и после развала империи; до XVIII века бывали также водные представления, когда все окрестные улицы перекрывались, а пространство между домами затапливалось. Сейчас зрелища на Навоне ограничиваются рождественской ярмаркой, старомодной каруселью (зимой) и ордой художников-портретистов.
Благодаря стадиону появилась и церковь Сант-Аньезе-ин-Дгоне (Sant’Agnese inAgone): именно здесь святая Агнесса сделалась святой. Церковь построил Борромини, а стоящий напротив нее фонтан Четырех рек (Fontana dei Quattro Fiumi) создал Бернини, так что Навона стала ареной архитектурного препирательства: Нил у Бернини якобы закрывает лицо в ужасе, чтобы не видеть Борроминиева фасада, а святая Агнесса с крыши пытается утихомирить речных богов и прочую публику. Хронология эту легенду не подтверждает, но любой римлянин знает ее лучше, чем хронологию. Бок о бок с церковью стоит палаццо Памфили (Palazzo Pamphilj) — фамильная резиденция папы Иннокентия X. Там обитала донна Олимпия Маидалькини-Памфили, приходившаяся понтифику то ли невесткой, то ли любовницей. Она настолько удачно прибрала к рукам и власть, и казну, что бедного папу, когда он умер, даже не на что было похоронить; за гроб в итоге расплатился камердинер, а урну с прахом установили над входом в Сант-Аньезе на деньги ее настоятеля. Мраморный монумент появился там несколько десятилетий спустя.
Вообще папам в связи с целибатом наследников и фаворитов не полагалось, так что пришлось ввести должность кардинал-племянника (cardinal nipote). Последним таким племянником в истории Папского государства стал Луиджи Браски-Онести, владевший гигантским, выходящим на Навону палаццо Браски (Palazzo Brascbi); сейчас его занимает довольно бестолковый Музей Рима (Museo di Roma). К стене дворца привалился мраморный обрубок, известный как Пасквино (Pasquino), — это одна из римских «говорящих статуй», то есть каменных стенгазет: недовольные папской политикой вывешивали на статуях гневные памфлеты (инвективы в адрес Берлускони попадаются до сих пор).
С Навоны, перейдя проспект Ринашименто (corso Rinascimento), можно двинуться в сторону Пантеона. Однако прежде чем к нему выйти, стоит задержаться, во-первых, в церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези (San Luigi dei Francesi), где Караваджо расписал последнюю капеллу слева сюжетами из жития евангелиста Матфея, а во- вторых, на площади Сант-Эустакио (Sant’Eustachio): в одноименной кофейне варят эспрессо с волшебной пенкой. Стоя у дверей с чашкой в руках, можно поглазеть на церковь Сант-Эустакио с оленьей головой на фасаде и церковь Сант-Иво-алла-Сапиенца (Sant’Ivo alia Sapienza), спроектированную Борромини для первого римского университета. В плане она представляет собой пчелу, и это — изысканный реверанс папе Урбану VIII Барберини, чей герб состоял из трех пчел.
Собственно Пантеон (Pantheon) самое сильное впечатление производит, если подойти к нему сзади или сбоку: тогда вместо аккуратного, замыкающего картинную площадь фасада взору откроются мощные, покрытые шрамами стены. Здесь начинаешь по-настоящему верить в двухтысячелетний возраст этого коренастого сооружения (Марк Випсаний Агриппа заложил храм всех богов в 27 году до н.э., а полтора века спустя его перестроил Адриан). Благодаря императору Фоке, который в 609 году даровал здание тогдашнему папе под церковь, Пантеон сохранился в нетронутом виде, а его купол с огромным отверстием стал предметом культа для архитекторов Возрождения. Именно его обмерял Брунеллески, принимаясь за купол Дуомо во Флоренции; о нем размышлял Микеланджело, приступая к собору Святого Петра. Внутри — могила Рафаэля и пышные надгробия первых итальянских королей.
На соседней площади стоит церковь Санта-Мария-сопра-Минерва (Santa Maria Sopra Minerva), единственный выживший образчик римской готики, с «Воскресшим Христом» Микеланджело, «Благовещением» Филиппино Липпи и другими ренессансными шедеврами, включая надгробия пап из рода Медичи — Льва X и Климента VII. Когда-то в храм приводили еретиков, чтобы они публично отреклись от своих убеждений (трибунал инквизиции заседал рядом, в доминиканском монастыре). Бели Галилей и произносил слова «И все-таки она вертится», то ровно тут. Перед входом установлен мраморный слоник с египетским обелиском на спине, подарок Бернини папе Александру VII.
В двух шагах от церкви (в сторону Корсо) находится один из самых колоритных в городе музеев, галерея Дориа-Памфили (Galleria Doria Pamphilj). И дворец, и все его Тицианы с Караваджо, развешанные рама к раме, как было принято в XVIII веке, принадлежали семейству Дориа-Памфили; наследники рода по сей день живут над парадными музейными залами.
