Кто совершает поступки, тот идёт до конца

ДУДИНЦЕВЫ, Владимир Дмитриевич и Наталья Федоровна, приветливо встретили меня в своей тесноватой квартире на Ломоносовском проспекте, где в трех комнатах живут они и их сын с женой и двумя детьми. Частые гости здесь и семьи трех дочерей Дудинцевых. — А когда-то,— смеется Наталья Федоровна,— еще до войны, когда мы встретились и полюбили друг друга, Владимир обещал мне меховое манто подарить и свой дом построить... Все тогда война перепутала. Наталья Федоровна оказалась в Сибири, досрочно окончив географический факультет МГУ. и стала преподавать в школе. А Владимир Дмитриевич — на передовой. После четырех ранений он попал в госпиталь. Приехала к нему невеста, истощенная, худая, голодная... Какое уж тут манто, хватило бы на всех телогреек... Жили на квартирах, снимали углы.

Когда родился четвертый ребенок — сын Иван, Наталья Федоровна оставила школу. А в 1956 году появился на свет роман «Не хлебом единым», который принес много радостей и огорчений семье Дудинцевых. Но, как ни трудно приходилось в эти годы писателю, жена во всем поддерживала его. И эта вера помогла ему выстоять...

Человек начинается с семьи, поэтому и рассказ о себе я начну с семьи, где родился и вырос. Отец мой, Байков Семен Николаевич, штабс-капитан царской армии, был расстрелян в 1918 году. Так что мое рождение почти совпало с его смертью. Фамилию же я унаследовал от своего отчима — Дмитрия Ивановича Дудинцева, который меня воспитал. Это был образованнейший человек своего времени, настоящий русский интеллигент. По профессии он был инженером-землемером, но всерьез увлекался и музыкой, и литературой.

Мать, урожденная Жихарева, с Украины, родилась в имении Жихаревка Харьковской области. Их многодетная семья рано потеряла главных кормильцев — родителей. Мою бабушку (по матери) расстреляли, и дети стали сами зарабатывать себе на жизнь. Мама обладала прекрасными вокальными данными, меццо-сопрано. Она стала опереточной актрисой. В те годы сцена была настоящей ярмаркой, где было все натуральным: и телега, и волы... Мама вспоминала, как в спектакле «Запорожец за Дунаем» на сцену приволокли живого барана, и во время арии он разбежался и боднул ее в бедро, после чего сцену на время пришлось оставить.

Занятия музыкой продолжались в семейном кругу. У отца был природный певческий дар — отличный баритон. Он мечтал стать оперным певцом. Его брат играл на скрипке. Раз в неделю в нашей семье проходили музыкальные вечера. Мама ставила на пюпитр оперный клавир «Садко» или «Снегурочки», дядя Ваня настраивал скрипку. Я стоял, уткнувшись в материнские колени, и с нетерпением ждал, когда начнется домашний концерт чудесного трио. А ведь все, кроме матери, не имели специального музыкального образования: отец — землемер, дядька — механик, — а вот серьезную музыку знали и любили. Я мечтаю, чтобы и сегодня были такие же землемеры и механики, инженеры и рабочие, чтобы они любили классическую музыку так же, как мои родители.

Когда к нам приходили гости, на столе было все кроме водки. Считалось, что она дурно пахнет, и поэтому предлагать ее гостям неприлично. А сейчас бывает, войдешь в метро, и кто-нибудь дыхнет тебе в лицо такой убийственной смесью лука и водки, что можно упасть в обморок...

Мы часто говорим и пишем о том, как уберечь человека от пагубных влияний. А ведь делать это нужно в семье, когда ребенок еще растет.

Моему отцу, я считаю, удалось развить в детях своеобразный внутренний двигатель, который отвлекал нас от дурного. Как ему это удалось? Скажем, в семье объявлялся конкурс на лучшее стихотворение посвященное маме. Объявлялся отцом. Первая премия — паровоз с вагончиками. Членами жюри становились гости. И я, мальчишка, лихорадочно придумывал стихи, нечто вроде: «Мама — ангел, мама — свет, мама — розовый букет...» Не важно, какими были эти стихи, важно, что чуткое родительское ухо улавливало искренние детские чувства любви и преданности своим близким — так возникали нити притяжения к дому, к семье. И таких игр-конкурсов было бесконечное множество. Например, предлагалось нарисовать картину на какую-нибудь тему. Всем выдавались холст, краски. И опять же победителей ждала премия. Так отец с детских лет сумел увлечь меня искусством и с большим вниманием относился к моему творчеству. Если я что-то рисовал или писал, он говорил домашним: «Тише, мальчик творит». Благодаря отцу я рано начал читать. Первыми моими книгами были его экспликации землемера. Отец писал их отличным слогом, которому можно нынче позавидовать. Наверно, заслугой отца было и то, что мне удалось в 15 лет получить премию за свой литературный дебют в печати.

Я окончил юридический институт, работал в прокуратуре, а потом стал корреспондентом «Комсомольской правды». Писал рассказы, стал разъездным очеркистом.

— Владимир Дмитриевич, а как вы воспитывали своих детей? Вообще что считаете главным в воспитании детей?

— Нет лучшего способа воспитывать детей, как занимать верную нравственную позицию и получать от врагов в общественной жизни тумаки. Дети это видят и становятся вашими лучшими друзьями. Так что я просто благодарю своих врагов-бюрократов за страшное избиение, которое они устроили после публикации «Не хлебом единым», потому что оно подарило мне моих детей. Они прямо рвались за меня заступаться.

Напомню: когда роман «Не хлебом единым» был издан, он вызвал буквально читательский ажиотаж. Моя книга рассказывала о печальной судьбе изобретателей, безуспешно пытавшихся пристроить свои открытия, имевшие огромное значение для страны. Нельзя забыть обсуждение этой книги в Союзе писателей, где у входа стояла конная милиция... На пленуме Союза писателей были такие чудовищные крики, такие дикие обвинения в мой адрес!

Моя дочь Любочка была тогда, по-моему, в 7-м классе. Учитель истории пришел на урок, раскрыл журнал и, ведя пальцем, наткнулся: «Дудинцева. О, знакомая фамилия. Любовь Дудинцева!» Люба встает. «Так это твой отец тот самый очернитель, продавший нашу Родину зарубежным не-доброжелателям?» Вот такой была позиция школьного учителя. А моя Любка, знаете, по-детски так голову упрямо нагнула и говорит: «А вот и нет!» И знаете, класс гудит в ее поддержку. А потом эта Любочка, когда все ушли, подошла к плакату, на котором нарисованы два пионера: один до-носит на другого за то, что тот, бедняга, нацарапал свое имя на парте. «Пионер всегда говорит правду, он дорожит честью своего отряда!» — этот плакат был издан тиражом чуть ли не в пятьдесят тысяч и расклеен по всем школам. Моя Люба, когда все вышли из класса, сорвала плакат, свернула в трубочку и принесла домой. Она была уже не просто моя защитница, она была единомышленница. Дочь принесла плакат, думая, что он мне крайне необходим, и не ошиблась. Плакат понадобился для будущей книги. В «Белых одеждах» я пишу об этом. Вот так дети реагируют, когда отцов бьют за правое дело.

Надо повышать в обществе авторитет добра. Без этого невозможно воспитать добрых детей.

— Владимир Дмитриевич, у вас много внуков. Чего желаете вы им больше всего?

— Исполнить главный долг человека: действенно бороться со злом, уметь побеждать его! Этому меня учил в детстве отец. А может ли это сделать современный учитель, в роли которого зачастую у нас выступает женщина?

И еще: не стоит забывать, что судьба человеческой популяции в том, чтобы в ней большее место занимали Добро и серьезная Мысль. Обществу нужно больше ума, а для этого надо повысить уровень образования, надо, чтобы Добро попало в мозги людей, тогда начнется его самостоятельная жизнь и у Добра будет свой шанс.

Прислушайтесь к внутреннему голосу ваших чувств! Поясню, почему говорю так. Всю жизнь я, как и мой герой в «Белых одеждах», несу в себе кровоточащую царапину. Мой отчим лежал в больнице и, умирая, позвал меня к себе. А я должен был бежать на свидание к возлюбленной. Но я к нему все-таки прибежал. До сих пор помню его грустный взгляд. Он заметил, что я поглядываю на дверь. Вот такая штука. Поэтому, оглядываясь назад, обращаюсь к молодым: прислушайтесь к внутреннему голосу ваших чувств. И если это добрый голос, подчините ему свои эгоистические, временные интересы.

— А в чем вы видите смысл жизни?

— В самозабвенном творчестве и в любви. Наш союз с женой длится вот уже почти полвека, он пережил фронт, войну, мои четыре ранения... Прочности брачного союза наших детей тоже можно позавидовать. Надеюсь, и внуки не подведут...

— Расскажите, пожалуйста, о своей работе в «Комсомольской правде».

— Лет двадцать назад я встретился там с понятием «социальный заказ». Что это такое, познал на собственном опыте. Я работал разъездным корреспондентом, очеркистом, писал рассказы. Случалось, что вызывал меня редактор и давал свой социальный заказ: через пять дней — Новый год. Вот тебе три дня, и за этот срок ты должен написать рассказ, примерно семь страниц машинописного текста, чтоб там были отражены комсомол, социальное строительство, производство, рабочий класс, любовь, чтоб был счастливый конец... И все это называлось «социальным заказом», под который давались хорошие командировочные и аванс. Аналогичные темы господствовали тогда и во многих журналах, особенно в «Огоньке», где под яркими иллюстрациями, оглушительными лозунгами прославлялось все отечественное. Все это называлось социалистическим реализмом. Под его знаменем отнимались силы у пишущих людей, он был средством давления на писателей и читателей.

...Я шел от редактора. Покупал десять пачек папирос, запирался в комнате и становился похожим на античную колдунью Пифию, что сидела у ручья под ядовитыми парами и прорицала. Я подобно ей делал себе искусственное дыхание, и... откуда-то появлялся мускулистый ударник труда. Мое воображение рисовало мартеновскую печь, около нее ударника — возникал сюжет для небольшого рассказика. И я, прыгая с ножки на ножку, бежал к редактору, предполагая, что угадан настоящий социальный заказ общества. А тем временем меня поджидал действительно социальный заказ — настоящий!

Мне, юристу по практике и образованию, дали задание в газете: расследовать конфликтные дела одаренных изобретателей и ученых, предложения которых не рассматривались, волокитились, присваивались другими, и те, другие, получали за них сталинские премии, а новшества не внедрялись или внедрялись крайне тяжело и т. д. и т. п. Письма такого содержания попадали ко мне из редакционной почты. Я ездил к этим бедолагам, некоторые из них бедствовали, от них уходили жены, разваливались семьи, но они продолжали искать правду...

Признаюсь, помочь им удавалось редко, ибо на пути стояли бюрократы, а это народ особенный. Бюрократия — прослойка нашего общества, отличающаяся полным отсутствием таланта. Запомните это! Душа бюрократа заполнена потребительскими эмоциями. Ему хочется многое иметь, чтобы приобретать желаемое. Но деньги, как известно, даются за труд, за творчество, которые бюрократу чужды, ибо он ничего не может производить, в какой бы сфере ни трудился.

Если бюрократа прогнать с насиженного места, с удобного кресла и послать, ну, хоть в дворники, то и там он завалит дело, так как умение трудиться ему чуждо, поверьте! А потреблять — пожалуйста, он готов в любую минуту, даже если это будет связано с преступлением. Поэтому бюрократы, с одной стороны, жертвы несправедливости природы, бесталанные люди, с другой — вредный для общества балласт. Если их набегает слишком много, жизнь идет под откос, ибо они начинают ловчить, распределять все по принципу: «ты — мне, я — тебе». Они пристраиваются к любым лозунгам, в том числе и к нынешним, перестроечным. Они всегда там, где идет дележ, независимо от того, что распределяется — квартиры или пыжиковые шапки, главное, по их мнению, ухватить для себя лакомый кусок. Страшно, если бюрократ захватывает ведущие позиции в педагогике, в книгоиздательстве, тогда появляются дутые, неинтересные про-изведения, выходят ученики без знаний. Бюрократ-врач берет взятки, как и иной бюрократ от педагогики. Эти «образованцы» подменяют истинные ценности ложными. Отсюда рождаются такие немыслимые проекты, как скажем, поворот сибирских рек и ему подобные...

Я стремился защитить талантливых людей от бюрократов, и постепенно ко мне в газету стала приходить большая почта от людей упрямых, одаренных, стремившихся противостоять бюрократизму. За каждым письмом был человек с нелегкой судьбой. Так я получил настоящий социальный заказ от общества: помочь этим людям. Я предполагал, что за это меня будут бить жестоко, и пыжиковую шапку не дадут, и квартирой не облагодетельствуют, знал, что борьба предстоит долгая, но я сознательно шел по выбранному пути и ни минуты не жалею об этом.

Поверьте, что сейчас пришло то самое время, которое мы долго ждали, и появляются настоящие социальные заказы. Нет давления на человека, и нам осуществлять на деле перестройку, всем нам!

Гласность — это элемент демократии. Против этого могут выступать только бесталанные, а я обращаюсь ко всем одаренным: не теряйте времени зря, творите больше хороших дел, активно участвуйте в перестройке! Необходимо победить бюрократов, ибо бюрократы — это босховский корабль дураков!

Вторая болезнь нашего общества в том, что некоторые люди, несмотря на перестройку, продолжают отсиживаться в своих норках и хотят, чтобы кто-то за них горел, и если кто-то горит за них меньше, чем нужно, горячо осуждают. И сколько таких норок, из которых торчат чьи-то усы!.. Пусть другие перестраиваются, а они посмотрят со стороны... Вот и получается, что завидуют эти норочники и архангельскому мужику, взявшему на откорм скот, и знаменитому офтальмологу Федорову, завидуют их высоким заработкам вонючей завистью норочников. Чему удивляться? Это было всегда: и в годы застоя, и в годы сталинских репрессий. По доносу таких вот норочников забирали людей и отправляли в лагеря, ссылки.

Норочников я узнаю не только по делам, но и по почерку. Обидно, когда в большой пачке откликов читателей на мой последний роман «Белые одежды» встречаются письма, в которых человека интересует лишь, где можно получить картошку, что описана в романе. Картошку... И не более.

— В чем вы видите главный путь преодоления многих межнациональных проблем?

— В повышении образованности и интеллигентности, во-первых. В повышении требований к образованности и интеллигентности, во-вторых.

Помните книгу Редьярда Киплинга «Маугли»? Придуманных им бандарлогских мартышек? Они пили из водоемов и мутили в них воду, потом дрались из-за воды, потом собирались толпой и бегали по всему городу, крича: «Нет в джунглях народа более мудрого, доброго, ловкого, сильного и кроткого, чем Бандар-Логи!» Они распевали свои глупые песни, не теряя надежды, что кто-нибудь их услышит, заметит. Обезьяний народ был очень доволен собой, хотя Бандар-Логи никогда не доделывали того, что задумали, и нажили себе беду.

«Мы велики! Мы свободны! Мы достойны восхищения, как ни один народ в джунглях! Мы все так говорим — значит, это правда!» — кричали они. Не напоминает ли вам это стремления националистов к тому, чтобы на них обязательно обратили внимание? Пора слезть с дерева и перестать быть бандарлогами! Но, к сожалению, почти в каждом народе есть дерево со своими бандарлогами. Я вижу националистов и у татар, и у грузин, и у армян, азербайджанцев, евреев, русских. Эти люди проявляют свои амбиции, корысть и начальственное самолюбие. С такими началами, я думаю, связаны многие нынешние национальные обиды. Преодолеть их можно, повторяю, повысив образованность и интеллигентность людей.

— Владимир Дмитриевич, что вы больше всего цените в женщинах?

— Порядочность, доброту, творческое начало, любовь к детям.