Рассказ Цапля

Юрий ВИГОРЬ — молодой московский литератор. Ряд рассказов и очерков о северянах — охотниках и геологах, моряках и рыбаках опубликован им в центральных газетах и журналах. В настоящее время молодой прозаик работает над книгой, в которую войдет и рассказ Цапля». С ним мы знакомим наших читателей.

Буксир «Дон», черный и крутобокий, чем-то смахивающий на водяного жука, шел ровным ходом из Одессы в Каролино-Бугаз. Уже вечерело, иссиня-зеленое море несло на себе багровый, клином расходившийся от горизонта след от солнца, точно по воде тянулся гигантский трал. Едва видневшийся по правому борту берег был тонок и мутен.

Если бы непредвиденное стечение обстоятельств не задержало буксир на несколько часов в пути, «Дон» успел бы к утру войти в Днестровский лиман и снять с мели потерявший управление лихтер с песком. Двигавшийся с востока туман к ночи обступил судно со всех сторон, и ход пришлось сбавить. Впереди был едва различим скупо мерцавший в свете прожектора пятачок чуть колеблемой поверхности моря. После часа хода в густевшей все боле и боле молочной пелене капитан приказал отдать носовой якорь. Вывесили черные сигнальные шары. Время от времени вахтенный матрос бил в колокол.

Стоять на палубе было зябко, тринадцатилетний сын капитана Сергей, несмотря на то, что продрог, не уходил со штурманского мостика; он поднял ворот свитера до подбородка и пытался согреться собственным дыханием.

— Полный штиль,— сказал безнадежным тоном, стоявший рядом отец,— Без ветра туман не разойдется. Экая досада, придется теперь ждать — Он посмотрел на часы и направился к рубке.

— Шел бы ты, Сергунь, в каюту,— задержался у двери отец.

Тишину качнул раздавшийся где-то рядом звон колокола, вскоре справа по борту забрезжил подвигавшийся навстречу свет. С буксира ответили тонко завывшей сиреной. Встречное судно круто изменило курс, с надрывом застучал движок, мигнули огни, послышался чей-то хриплый, громкий оклик, и посудина растворилась в тумане, посылая над водой мерные тревожные звоны. И снова вокруг клубилась опеленавшая море муть, будоражили тишину удары колокола.

Если бы не едва уловимый слабый плеск волн, походивший на шелест прибрежного тростника, могло почудиться объятое густой ночной одымью поле. Смутно проступавшая в небе луна цедила бледный свет, все кругом было столь призрачно, столь зыбко, что Сергей невольно отдался игре воображения, казалось, земля была где-то совсем недалеко, ему чудился шум близкого прибоя, он представлял себя капитаном Куком, блуждающим у неведомых берегов...

Чья-то рука коснулась его плеча, и он вздрогнул от неожиданности, резко обернулся, увидел возле себя грузную фигуру боцмана Кваши, который казался еще громаднее от плаща, дыбившегося поднятым капюшоном.

— От этой чертовой сырости можно заплесневеть,— сказал тот, с удрученным видом глядя куда-то в темноту,— Айда. Серега, на камбуз. Чайник, должно, еще теплый.

Потом они сидели на камбузе и пили крепко заваренный чай. После недавней сырости на палубе тут было как-то особенно приятно, стоял запах домашнего, обжитого. На стенах сверкали начищенные до блеска большие судовые кастрюли, от печки еще исходил жар...

— В такой же туман попали мы раз в прошлом году под Новороссийском, в октябре дело было,— говорил Кваша, с удовольствием прихлебывая крепкий чай,— И тут влетает в рубку радист, стрижет глазами капитана: «В двух милях на зюйд тонет греческий танкер «Аполло», пожар у них, помощи просят». Ну, сам понимаешь, в беде помочь — закон моря. Кеп дает команду сниматься с якоря. Идем до них. Малым ходом идем, потому видимость, как в бане, хоть все прожектора врубили. Д-да. Горят они добре, полыхают носовые танки. Аж завывает, за полкабельтова слышно. Ну, мы ударили из брандспойтов, а тем временем стали спускать шлюпки с левого борта, чтоб греческих моряков забрать. Риск: рвануть в любую минуту может, а что делать, надо рисковать. Ихний радист нам отстукивает: «Не надо тушить, примайте, мол, только команду». Значит, нехай горить коробка, все одно старая калоша, им бы только страховку получить. Ну, приняли мы на борт людей, пожар тушим, подвигается дело, сбили пламя на носовом танке, а ихний кеп мечется как угорелый, слюной брызжет, за рукав хватает нашего кепа, просит, чтоб спасательные работы прекратить... — Тут Кваша прервал свой рассказ, сделал предостерегающий жест рукой, и лицо его приняло напряженное выражение.

До слуха Сергея донеслись возбужденные голоса с палубы, мимо иллюминатора мелькнула чья-то фигура... Боцман вскочил с табурета, толкнул дверь, выскочил из камбуза в темноту; Сергей юркнул за ним.

— Вот стерва! — отчетливо прозвучал рядом чей-то сердитый бас.

— Поймал,— взвизгнул фальцет, и барахтавшаяся у шканцев фигура поднялась на ноги.

— Кукушкин, ты? — крикнул встревоженно Кваша.

Моторист Кукушкин повернулся к нему лицом, что-то прижимая к груди.

— Поймал-таки, чуть глаз не выклевала, зараза,— облегченно произнес он и сделал шаг в сторону, попав в полосу света, отбрасываемого прожектором.

В руках у Кукушкина была большая серая птица с длинным острым клювом и голенастыми лапами.

— Да то ж цапля, откуда она у тебя? — воскликнул Кваша, и гнев на его широком скуластом лице уступил место недоумению.

— Ты туда глянь,— кивнул моторист в сторону штурманской рубки, возбужденно блеснув глазами.

В резком свете прожектора отчетливо чернели силуэты птиц, покрывших всю надстройку. Точно загипнотизированные лучом, бившим с рубки, они недвижимо сидели на поручнях, на снастях, на перекладине мачты, упиравшейся в беззвездное небо. Изнуренные долгим перелетом, птицы густо облепили весь буксир, казалось, он стал для них спасательным кругом в открытом море. Искушение хоть немного отдохнуть было столь велико, что заставляло забыть об опасности, хотя до земли было совсем уж близко, каких-нибудь пару миль.

— Вот так птичник! — присел и даже хлопнул себя от удивления по коленям Кваша — Приморились, должно. От самой Африки прут.

Сергей метнулся к трапу, мигом взлетел на капитанский мостик, кто-то толкнул его, встретившись на пути. Он ловко юркнул в сторону и замер, вцепившись в поручни, с жадным любопытством глядя на диковинных гостей. Он представлял себе, как еще не так давно они паслись где-то на берегах Нила, потом собрались в стаю, снялись все разом и полетели над Аравией, над Красным морем... Тысячи миль над водой, под жарко палящим солнцем летели они к земле, где привыкли выводить потомство. Их перья были измяты, исхлестаны ветрами, взъерошены, и в эту минуту у них был довольно жалкий вид.

По вантам карабкался молодой матрос, он что-то задорно выкрикивал, его подбадривали голоса высыпавшей на палубу команды. Всех охватйло какое-то лихорадочное оживление.

— Не смей трогать птиц! — крикнул Сергей и бросился к вантам.

Матрос даже не обратил внимания на его окрик, схватил одну из них, вяло трепыхавшуюся у него в руке, и спустился на палубу с торжествующим видом. Серега налетел на матроса, дернул за руку, тот от неожиданности прянул назад, потерял равновесие и, выпустив птицу, упал.

— Ты щенок! — вскочил он с гримасой боли и бешенства на ноги. Подоспевший вовремя Кваша перехватил его руку.

— Сдурел, что ли сопляк? — горячился, потирая ушибленный затылок, матрос — Ты чего? Птиц тебе жалко? Ты зачем кидаешься как оглашенный на людей?

Кругом хохотали, кто-то крикнул:

— Комаренко! Беги скорей мокрое приложи, шишка будет.

— А ведь малец прав, братки — заметил Кваша примирительным тоном и опустил свою тяжелую руку на плечо матроса — Ну приморились, ну нехай сидять, долгоноски.

— Так я ж потом отпустил бы,— оправдывался матрос, потирая затылок — Что ж на зажарку ее, что ли?

— А кто тебя знает,— смеялись стоявшие рядом,— може, и сварганил бы после бульон, ты пожрать охотник, Комаренко.

— И летят же в такую даль каженный год,— сказал чей-то голос,—жили бы себе в Африке, круглый год тепло, жратвы навалом, так нет же...

— Тянет сюда, здесь родина их — вставил кок.

— А поди-ко знай, где у них родина, там, в Африке, или у нас? Птица — не человек, ей все одно...

— Значит, не все одно, раз летять,— сказал Кваша.

Понемногу оживление на палубе улеглось, команда разошлась по своим кубрикам. Сергей отправился в отцовскую каюту. Он долго не мог уснуть и лежал, уткнувшись лицом в подушку. В каюту вошел отец.

Ты спишь? — спросил он. Сергей ничего не ответил. Отец выключил настольную лампу и отправился снова на мостик.

Утром Сергеи проснулся от холода. Одеяло лежало у переборки, ветерок шевелил занавеску у раскрытого иллюминатора. Было слышно, как с ровным шипением откатывается от борта волна. На столе тонко зудела чайная ложечка в стакане с вялой лимонной коркой. Сергей натянул одеяло и укрылся с головой. Недавний сон все еще бродил в нем. Ночью он видел во сне тропический лес, огромное озеро, в котором кишели крокодилы. В воздухе стояли птичий гам, кряхтенье, трескотня клювов. Желтые, белые, розовые птицы бродили по илистым отмелям. Из тропического леса доносились разноголосые крики попугаев. Стайки их мелькали среди густо увивших деревья лиан, точно пеструю ленту продевал кто-то сквозь пышную ткань. Сергей будто бы летел над водой, над лесом, и все не было конца озеру, и хотелось лететь дальше и дальше, крылья, казалось, не знали усталости, и если бы не утро...

Сергей откинул одеяло, приподнялся с койки и заглянул в иллюминатор. Тумана и след простыл, солнце висело над уже различимой полоской красных глинистых берегов огромным сверкающим шаром, залив до боли сверкал перед глазами ласковой гладью, а там, вдали, в устье реки, металлом взблескивала паутина ажурно сплетенного моста. Гортанно, вразнобой кричали чайки, опускались на пенистые складки, с шипением стелившиеся у самого борта. Сергею захотелось скорее на палубу, он соскочил с койки, натянул штаны, схватил рубашку и выбежал из каюты.

На палубе два матроса, подкатав робу до колен, драили швабрами настил. Сергей хотел было вприпрыжку проскочить мимо них, но словно вспомнив, о чем-то принял спокойный, ровный шаг вразвалочку, как у бывалого матроса. Он сдержанно кивнул им и заговорил как равный с равным, тоном взрослого независимого человека.

— До берега не больше кабельтова,— как бы вскользь заметил он,— Скоро войдем в устье реки.

Один из матросов прервал свое занятие и, облокотясь на швабру, сказал доверительным тоном:

— Серега, а Кукушкин цаплю, что поймал вчера, посадил в вещевой шкафчик. Говорит — домой повезу. Чудак человек, ведь сдохнет, небось, птица...

— Так он не выпустил ее? — вскинул брови Сергей.

— Я говорю ему — выпусти ты ее садовая голова. Уперся. Не драться же из-за этого с ним...

Сергей насупился и с решимостью направился к кубрикам на корме. Кукушкин лежал на койке и курил, кроме него, в кубрике никого не было.

— Где цапля? — спросил Сергей. Лицо его было бледным. Он сжимал кулаки в карманах брюк. Кукушкин ухмылялся и со спокойным любопытством разглядывал его бледное, взволнованное лицо. Его забавлял свирепый и нахохлившийся вид влетевшего без стука в кубрик мальчишки. «Знает капитанский сынок, что я не надаю ему по шеям, а то бы сейчас выскочил отсюда с треском» — думал он.

— Прикрой дверь, мне дует, видишь — я в трусах, могу схватить насморк — сказал Кукушкин, выпустил клуб дыма и небрежно стряхнул пепел с сигареты — Ты что же, врываешься в помещение и даже не говоришь дяде «доброе утро». Закрой дверь с той стороны и постучись.

— Выпусти цаплю,— приблизился к койке вплотную Сергей.

— Сдалась тебе эта цапля,— хмыкнул Кукушкин и чуть приподнялся на локте,— Твоя она. что ли?

— Выпусти — повторил Сергей, недобро блестя глазами. В голосе его, прерывистом и ломавшемся от волнения, чувствовалось упорство. Кукушкин со спокойным, пристальным любопытством смотрел на Сергея и посмеивался, ожидая, как тот поведет себя дальше. Вся эта сцена забавляла Кукушкина, он отлично выспался, и настроение у него было приподнятое.

Сергей шагнул к вещевому шкафчику и дернул дверцу. Мертвая птица лежала в углу на полу, словно брошенная тряпка.

— Уморил — внезапно обессилевшим голосом сказал Сергей. Как ни старался он сдержать себя, но против его воли слезы навернулись на глазах,— Нужна она была тебе, да? Очень нужна? — повторял он, глядя на мертвую птицу. Кукушкин спустился с койки и подошел к шкафчику.

— Ты гляди, сдохла-таки,— со смущенным видом протянул он и поскреб пятерней затылок — А я не заглядывал в шкаф с ночи, думал, кимарит птаха, силов набирается...

Сергей взял цаплю в руки и вышел из каюты. Он медленно поднялся на палубу. Свежий ветер остудил его разгоряченное лицо. До его ушей долетел оклик отца со штурманского мостика.

— Ты завтракал? — спросил отец.

— Да — соврал Сергей.

— Что ты таскаешься с дохлой птицей, брось ее за борт,— сказал отец — Может, у нее зараза... — Кто-то позвал его из штурманской рубки, и он повернулся туда лицом. Сергей продолжал смотреть на отца, сжимая в руке лапы мертвой птицы. «Неправда, она не больная — хотелось крикнуть ему — иначе она не могла бы столько пролететь, она добралась из такой дали...» Но он ничего не крикнул, он повернулся и медленно пошел вдоль борта, на минуту задержался, обернулся назад и снова посмотрел на разговаривавшего со вторым штурманом отца.

«Обернись, отец»,— мысленно позвал он, но отец был по-прежнему к нему спиной; штурман что-то оживленно рассказывал, жестикулируя руками. Сергей стоял у борта, глядя на воду, на тугую сверкающую струю, бежавшую вдоль судна, и тёмно-синие водоросли, облепившие густо корпус, трепетали в потоке, точно сотни маленьких рыбок, приставших к лоцману. Ни приближавшийся берег, ни рыбацкие лодки, ни буй-ревун, пестрый от птичьего помета, с тремя беспечно отдыхавшими на нем чайками, не занимали его. В другую минуту он побежал бы наверх, на капитанский мостик, взял бинокль и стал бы разглядывать рыбаков, названия лодок, пристань с побелевшими от соли массивными деревянными сваями, где рядом стоял на приколе водолазный мотобот.

Склонясь за борт, он пристально, до головокружения вглядывался в иссеченную солнцем на сверкающие ромбы толщу воды. Он чувствовал себя очень одиноким, казалось, что все на судне уже забыли о ночном происшествии. Даже отец забыл, он тоже ничего не понял. Ему было наплевать на эту птицу, мало ли и без того погибает птиц во время перелета...

Сергей смотрел на лапы цапли, еще хранившие на себе шелушащуюся, чуть зеленоватую пленку ила, след далеких африканских болот... «Ведь цапля столько пролетела, она летела к нам, домой»,— думал он. Птица была в его глазах символом верности... — «Она доверилась людям, опустившись отдохнуть на судно...»

«Надо похоронить ее по-морскому обычаю — решил он,— Я похороню ее, как хоронили раньше в рейсе моряков».

На баке в шкиперской боцман Кваша, мурлыкая себе под нос какую-то незатейливую песенку, разводил в банке краску олифой.

— Ты что Серега насупился? — спросил он подошедшего Сергея — Красить умеешь? Сейчас добавим чуток олифы и пойдем с тобой наводить на судне марафет.

Сергей сделал два шага и вошел в шкиперскую, показав боцману мертвую цаплю.

— Издохла? А где ж она была, неужто на палубе подобрал?

— Кукушкин посадил в шкафчик, вот и сдохла.

— Додумался, обормот — Боцман сдвинул брови и отложил в сторону палочку, которой помешивал краску.

— Ишь как исхудала, бедняжка,— тронул он птицу рукой,— Столько пролететь...

— Дай мне, пожалуйста, какую-нибудь бечевку и железа для тяжести, я хочу похоронить ее по морскому обычаю — сказал Сергей.

Боцман пристально посмотрел на него, и лицо его стало строго и сурово. Он нагнулся к ящику с разным металлическим хламом, покопался там и нашел ржавый болт, потом достал пеньковый линь, крепко затянул узел вокруг шляпки болта, сделал на другом конце линя петлю наподобие удавки и протянул руку, чтобы взять у Сергея цаплю.

— Нет, я сам,— сказал Сергей. Он посмотрел на руку боцмана, предлагавшего ему конец линя, руку с желтыми пятаками мозолей на ладони, на толстые крепкие пальцы, один из которых был перемотан изолентой. Потом он решительно взял в руку линь и продел в петлю лапы цапли.

Вместе с боцманом отправились они на корму, постояли молча несколько минут, глядя на пенящийся, широко разбегавшийся за судном след, на безоблачное, ломившее светом глаза небо, на косо падавших с высоты в белую кипень чаек.

— Ну, что ж ты Серега? — нарушил молчание боцман.

— Эх, в последний взлет! — подкинул цаплю Сергей.

Одно крыло мертвой птицы раскрылось, полохнуло серой тряпицей, и тело плюхнулось в воду, туда, где бурун возмущенно ярился и рвался из глубины наверх.

— Краак,— упала на воду следом за всплеском маленькая береговая чайка, едва коснувшись поверхности моря оранжевыми лапками и тотчас, почти не напрягая крыльев, а как-то ловко подставив свое ладное и гладкое тельце ветру, взмыла над кормой, сверкая серебристыми подкрыльями. Буксир дал протяжный гудок, поравнявшись с самоходной шаландой, груженной песком, и вошел, а устье реки.