Пора цветения садов

Сад помнит, как он умирал. Дожди сцепили небо с землей в одну сплошную мутно-серую мряку. Днестр впитывал в себя многодневные ливни, пучился, будто вбирал в себя про запас неукротимую злобную силу, и наконец, с ревом выхлестнулся из берегов давно невиданным наводнением. Это было бы еще не концом, если бы вода вскоре сошла, но дожди не переставали, и двухметровый слой воды плотно лег в низинах. Сады колхозов Слободзейского района, изуродованные этим нашествием, еще держались, еще жили. Но вода принесла с собой ил, и он оказался еще страшнее. Ил плотно лег на землю, облепил стволы — яблоням и грушам стало нечем дышать. Воистину деревья умирают стоя. А когда вода, наигравшись более двух недель, натешившись, вернулась в берега, люди увидели черные от ила трупы деревьев. От садов осталась одна память.

Надо было начинать все сначала. Молдавию часто сравнивают с цветущим садом... Сады были здесь всегда, хотя старики вспоминали, как время от времени стихии высмеивали терпение и труд человека. На какое-то время отчаяние побеждало людей, и земли эти пустовали, а потом сады вновь окаймляли тихий и ласковый Нистру — до такой же вот ненастной ночи, когда Днестр взорвался бедой.

Колхозы побогаче готовы были начать возрождение садов сейчас же, хозяйства победнее отмалчивались — стихия погуляла ведь не только по садам, оставляя многочисленные прорехи. Один человек мог впасть в отчаяние; один колхоз подсчитал бы убытки и принялся за дело — не сразу, не за год, но восстановил бы сад; группа колхозов — это был уже тот сноп, который силе не сломить. И на межколхозном собрании было принято решение возродить сад сразу, да не тот, в низинах, разбитый оградами разных хозяйств, а единый — один на всех, такой, какого еще не бывало в Европе, а может быть, и в мире. Тринадцать колхозов внесли пай, семь из них выделили землю — и началось!

Сад помнит, как он выходил из небытия. Строительство его вскоре будет объявлено Всесоюзной комсомольской стройкой, и по весне звонко перемешаются языки и наречия — одни приедут сюда, чтобы глотнуть романтики и после Молдавии махнуть в Сибирь, другие хозяйственно оглядятся, проверяя добротность построек, зная уже, что останутся здесь навсегда. Какой международный фестиваль не позавидовал бы этому многоголосью, молодости, многоязычью, если и сейчас, когда схлынули волны, строителей, укоренились на этой земле люди 26 национальностей! Были поначалу некоторые трения с местными жителями. Местным все казалось, что пришлым ничего не жаль, что засорят строительным мусором округу и помчатся пылить дальше. Но это были не пришлые, это были хозяева, и трения развеялись.

Сад возникал, как изображение на проявляемой фотобумаге — одновременно возник поселок с магазинами, детскими садами и школой, и в те же дни и месяцы вдоль шоссе Тирасполь — Одесса на протяжении 23 километров готовилась земля к тому, чтобы стать садом. Тринадцать нянек, и у всех глаза, у всех интерес. И не только у колхозников — у горожан тоже: когда разгулялось наводнение, остановились перерабатывающие заводы Тирасполя. Теперь пищевики прикидывали: верить ли прогнозам? Да насколько расширять цехи? Да где и сколько добывать тары? А железнодорожники тянули ветку, а строители закладывали небывалые фруктохранилища, а ученые отбирали лучшие сорта яблонь, черешни, персиков...

И помнит сад первую весну своего возрождения — весну 1970 года. Не искали названия саду, оно словно само родилось, прижилось до официального наименования, соткалось из того, о чем говорили и думали в ту весну особенно чисто. И стал сад Садом памяти Ильича.

Сад помнит, и люди помнят весну прошлого года. Скупа была природа на дожди, но когда ударило цветение, когда садоводы среди деловитого гудения пчел и струящегося солнца рассматривали нежные завязи, поняли, что сад набрал силу и широко отдарит человека.

Валентина Михайловна знает: сад бывает, красив для приезжих, но труден и прихотлив со своими. Зимой он опалял сквозными ветрами, летняя его красота обеспечивалась их и седьмым и семидесятым потом. И все-таки...

И крепче всего помнит сад первых, кто пришел сделать его живым. Многие потом прославились, а тогда не без робости поддавались уговорам переходить сюда на постоянную работу. Виданное ли дело — такой сад отгрохать... А ну как не выйдет затея, что тогда? И с места сорвешься и тут без заработка останешься. Что из того, что подняли сад из низины наверх... Там заводнило, здесь без воды останешься. Ну, поливной, ну, механизированный, ну наука, но ведь от скольких людей сразу зависеть придется, и не сработай любая служба, хоть электрики, хоть холодильщики, весь труд дымом истает. Детище колхозов, сад замышлялся как индустриальное хозяйство, а это было непривычно.

27-летняя Валентина Михайловна Демина уж было решилась, но заявления так и не написала. Родной ее Новокотовск был рядом, ходила смотреть на будущий сад и терялась от его просторов: что же это за сад, если в длину он более двух десятков километров и в ширину от трех до шести, если только в первой очереди будет до 20 миллионов фруктовых деревьев — это же, как можно углядеть, охватить, как все это понять можно?

Мать ее была и дояркой и свинаркой, колхозницей на все руки, Валентина же, окончив семилетку, пошла на ферму и проработала на одном месте двенадцать лет. Деревенская, а полевых работ не знала совсем, уж не говоря о садовых — секача вблизи не видела. И детей уже двое, что уж тут заново начинать... Муж не уговаривал и не отговаривал, мол, решай сама; с одной стороны — конечно, а с другой — как бы чего... Вот только мать говорила: да пойди, попробуй, ты ж умелая.

Но Валентина робела. Просторов этой необычайной затеи, этой голой еще и бесконечной земли, рассказов о паразитах, пожирающих сады живьем. Доярок в любом колхозе было не в излишке, но ведь и сад становился делом своим, кровным, и его представители обещали: в любом случае, хорошо ли получится, плохо ли, но меньше ста рублей в месяц никто домой не принесет. Не понравится, уйдете, не сошлись, мол, с садом характерами. Два дня Валентина выходила на новую работу, так и не написав заявления. Боялась еще не рожденного сада — ведь разрастется, окаянный, заблудишься! И пуще всего боялась отстать от других — разбитных, бывалых.

По результатам первого года работы была награждена Валентина Михайловна медалью «За трудовую доблесть». И все- таки не медаль, не приличный заработок (на подрезке по 300. на прошивке поменьше, на уборке опять по 300) привязал к саду. Неподалеку от Новокотовска вскоре вырастет предприятие живпрома с заработками поприличнее садовых, и многие, с кем Демина начинала, перейдут туда. Сад забирал много сил, сад был красив для приезжих, но труден и прихотлив со своими. Зимой он опалял сквозными ветрами, сушил и старил кожу лица и рук, высекал морщины, летняя же его необычайная фантастическая лепота обеспечивалась их и седьмым и семидесятым потом. И все- таки... Ни разу не мелькнула мысль об уходе. Потому что он был живым, этот сад. Потому что он стал живым благодаря ей. Потому что он был прекрасным.

Однажды Валентину Михайловну оторвали от работы, попросили кое-что объяснить приезжему человеку Джованни Торелли. К туристам здесь привыкли, но этот был совсем странным: в длинной черной сутане, как в юбке-макси, в круглой шляпе, аккуратный, розовый, однако лицом неглупый. «Чего, Дёмиха, завздыхала? — засмеялся сопровождающий — Настоящий живой священник из Ватикана. Между прочим, большой чин занимает». Дело было не в чине. Заметила Валентина Михайловна, будто страдает он, будто наваждение, какое его преследует. И когда ватиканец начал что- то быстро говорить, Валентина Михайловна подошла поближе, послушать переводчика, «Если есть рай на земле,— оказывается, вот о чем страдал ватиканец! — Если есть рай на земле,— повторял он,— так он находится здесь. Я говорю «если», потому что для многих рай проблематичен, ваш же сад — это такая безусловность!..»

Зимой в только что отстроенном здании конторы кишиневские ученые читали первым садоводам лекции. Прежняя, уже забываемая боязнь вытеснялась не привычкой, а знанием. Теперь могла вслепую, на ощупь определить по саженцу сорт яблони, и где его лучше высадить, и в каком соседстве. 270 специалистов-садоводов, почти две с половиной тысячи работников сада, их семьи, и летний многотысячный студенческий гомон — это теперь стало ее миром: и десятки тысяч деревьев — ее яблонь, персиков, черешен. Будто бы одно и то же из года в год: зимой — подрезка, прошивка, разбивка, в марте надо управиться с подрезанными ветками, в апреле же рассыпаются, как новорожденные котята, по саду саженцы молодняка, а уж с мая по конец уборки успевай только оглядываться! Но если это и круг, то круг жизни, и ни одна весна не повторит другую.

В 1976 году — новая радость: потянувшийся за нею муж, Василий Николаевич, тоже ставший мастером-садоводом, награжден орденом «Знак Почета».

Сад вырастал и задавал все более взрослые загадки. Он не был суммой тысячи, десяти тысяч или даже миллиона маленьких садов — это было дитя иной, великаньей породы. Он приносил дохода от 10 до 15 миллионов в год, стал побогаче многих из своих родителей и щедро теперь возвращал затраченное. Пайщики же договорились: доходы распределять не по процентам вложенного, а тому больше давать, кто в этом и больше нуждается — сад породнил 13 хозяйств и самой своей жизнью показал возможности того, что через несколько лет войдет в жизнь под словом РАПО.

Ну, так вот, на его великаньи вопросы приходилось отвечать всем: и ученым и садоводам, несколько лет назад впервые в жизни взявшим в руки секач. Где найти пчел, чтобы они опылили такой сад? Если заводить своих, то не накладно ли: ведь большую часть года они будут бездельничать, а это дорого. Надо думать. Если вы в своем садочке обрезали ветки, то тут же соорудите костерок, и дело с концом. Но ведь тут миллионы деревьев, десятки и сотни тонн древесины — неужели же подогревать небо кострищами? Думать, надо, думать. И ходит сейчас нелепая с виду машина, похожая на водяного паука, собирает с земли ветки, жует их. переваривает и выдает полуфабрикат для изготовления ДСП. Машина экспериментальная и может еще не понравиться садоводам, но ясна сама цель: веткам не пропадать. Да тут все. считай, экспериментальное, потому что за-дача: думать надо, думать! — давно стала не желательной возможностью, а необходимостью. И как же не думать, если в классическом садоведении нормой считается два работника на гектар сада, а здесь один человек обслуживает 9 гектаров? Тяжело?

Да, трудновато, что там говорить, но все больше и больше работают машины. И ученые. О, как гордились мы когда-то своими высокими и раскидистыми яблонями, как любовались, задирая голову, золотистыми и рдяными плодами!.. А ученые подсчитали: каждая ступенька на лестнице, прислоненной к яблоне, понижает производительность труда и урожай на 10 процентов. Та самая лесенка, ступени которой ведут вниз. Сад дает не больше четырех процентов несортовых фруктов. Как поэтично описывалось падение яблока в траву, мягкий живой шорох, алое пятно плода в тихой зелени травы... Это не красота, это несортность. Яблоко должно быть отъединено от яблони и уложено в ящик — вот это красота. Яблони стали оседать, подставляя макушки рукам садоводов, и сила их, уходившая ранее в ствол и ветви, пошла в плоды. Думать, надо, думать!

В тот год, когда Валентина Михайловна начала работать в саду, Жанне исполнилось два года, а Саша пошел в первый класс. И вот все чаще стала видеть сына в мастерских сада. Не то чтобы она не хотела, чтобы сын работал здесь, просто головастым считался в школе, и она повторяла: «Ты окончи десять классов, а там видно будет...» Но сын пошел в техникум, и вот уже трое Деминых садятся в автобус, везущий новокотовских в Сад памяти Ильича.

Дома же похохатывали, вспоминая о чудаке французе. Вообще-то он был не такой уж чудак. Капиталист он был, богатейший садовод — в яблоках, говорят, понимал как бог. Робер Клеман. Сладкую продукцию его фирмы знает вся Европа. Приехав сюда, не скрывал, что к Советскому Союзу относится неприязненно: вы никогда не научитесь хозяйствовать. Он излазил весь сад, и цепкий его глаз, казалось, сгибал яблони. Единственный выход, говорил он, если русские закупят его саженцы — в этом случае, деловито доказывал он, может, что-нибудь и получится. Садоводы посмеивались в усы и вздыхали: да что уж теперь, да уж как-нибудь своими силенками... Хотя, между прочим, добавляли они, те сорта, которые вы нам предлагаете, у нас плодоносят лучше и урожай с гектара, мы берем больший, да и, если честно сказать, сортность у нас выше. Вы уж извините, месье, но это так. Месье не верил, он считал это личным оскорблением. Ему дали возможность проверить все самому, а г-н Клеман знал, как это делается. Убедившись, он обиделся пуще прежнего, а узнав, что запущена только первая очередь сада, укатил домой и дал солидному журналу раздраженное интервью. Приезжал, однако, еще не раз и удивлялся, что от него ничего не скрывают. Без прежнего апломба пытался все-таки запродать свою продукцию и рьяно записывал несекретные секреты. Затем стало известно, что, осерчав на трех своих сыновей, он поклялся лишить их наследства, если они не пройдут практики в этом русском саду. Наследники приезжали и учились. Товар свой больше не предлагали.

Подрастающая Жанна, отложив куклы, внимательно слушала эти рассказы. Позже прибегала к матери на работу, здесь она каждый год проходила школьную производственную практику. На самом высоком месте сада уже была построена и действовала башня с дегустационным залом и смотровой площадкой. В зале гости с закрытыми глазами, прислушиваясь к себе, нюхали и клали на язык тонкие и прозрачные, как засахаренные лепестки, ломтики яблок. Однажды Жанна с матерью вышла на смотровую площадку. Была весна. Внизу таяло в молодом солнце сиренево-белое облако сада. Машины на шоссе Одесса — Тирасполь, врезаясь в 23-километровую пургу цветения, выскакивали чуть ошалевшие и пьяные. Впрочем, обходилось без катастроф: не было водителя, который бы без всяких призывов не сбрасывал скорость, чтобы насладиться этим неожиданным и волшебным цветопадом. Жанна сказала матери: «Космонавты говорят, что земля сверху голубая. Может быть, она такая?»

К Валентине Михайловне приходила директор школы, где училась дочь. «У вашей девочки довольно рано определились способности. Понимаете, она родилась учителем и должна им стать. А вы должны ей помочь. Не отговаривайте ее, Валентина Михайловна и не собиралась отговаривать. Жанне сейчас шестнадцать лет, она учится на агронома. Мало этого, она уже договорилась с руководством межколхозсада, что обязательно придет сюда работать. Пройдет немного времени, и вся семья Деминых будет ездить на работу в одном автобусе.

Валентина Михайловна рассказала о том разговоре парторгу Михаилу Ивановичу Янковому: «А ведь учителем родилась! Что вы на это скажете?» Парторг развел руками: «Если дети идут за родителями в сельское хозяйство, значит это здоровое хозяйство. Впрочем, что ж, учителя нам тоже нужны. Еще как...»

Он знал, о чем говорил. В поселке рождается 120 детишек в год. Пять детских садов, и строятся еще. В десятом классе меньше тридцати человек, а в первый пойдут 220.

Сад помнит, и люди помнят весну прошлого года. Скупа была природа на дожди, но когда ударило цветение, когда садоводы среди деловитого гудения пчел и струящегося солнца рассматривали нежные завязи, поняли, что сад набрал силу и широко отдарит человека. 64 тысячи тонн яблок первоклассных сортов — сад был красив и щедр. Трехминутные планерки проводились только по одному поводу: как разумнее расставить людей, чтобы не захлебнуться в урожае. Не было тем летом управленческого аппарата — все было в саду: не было туристов — их некому было принимать, и только двужильное студенчество бренчало в ночи гитарами.

Обедали тут же, под яблонями. К большинству студентов Валентина Михайловна уже привыкла, приезжали не первый год. На их лица падали легкие резные тени листьев. Девушка в джинсах и майке с кроликом читала старинную индийскую книгу:

• Лист, кора, плод и цветок вянут от зноя;
• Увянув, они отпадают: значит, им осязанье присуще.
• От шума ветра, огня и грома лопаются плоды и листья;
• А звук воспринимается слухом, значит, и слух присущ растениям.
• Расходятся во все стороны, обвив деревья, лианы,
• Но без зрения не найти дороги; значит, корненогие видят.
• Срезанное, оно вновь вырастает, принимая счастье-несчастье,
• Поэтому я вижу душу в деревьях: бессознательного не бывает...

Только за подрезку получила в прошлом году мастер-садовод 1-го класса Демина 900 килограммов яблок. И муж не меньше. Вина Демины не делают, можно было сдать яблоки в заготовительную контору, но они привезли плоды домой, и созвали родственников. Яблоки возлежали в плоских ящиках — такие были яблоки, что и есть жалко…

Валентина Михайловна говорила:

— Яблоня нас к чему приучает? Г од она щедра, год отдыхает. Но мы же не можем работать через год. Думать надо.

Сад помнит свою гибель и людей, возродивших его. Люди помнят первые свои саженцы и весенние сиреневые туманы над землей. Память сада и память людей сливаются и становятся памятью жизни.