"Как ваш скот? Как ваши дети?" В долине Саглы

Долина реки Саглы широко раскинулась на высоте около 1800 метров между отрогами хребтов Западный Танну-Ола и Цаган-Шибэту, спускаясь от подножия горы Арзайты к монгольской границе. Река петляет по степной равнине, вдоль краев которой стоят громадные, поросшие таежной зеленью горные стены. Издали они кажутся отвесными. А юрты у их подножий — крохотными.

В центре долины видны остатки сооружения, которое местные жители назвали Улуг-Хорум — Великий курган. От массивной каменной насыпи расходились в стороны лучи, выложенные из камня. По концам лучей — каменное же кольцо. Когда в 1968 году археолог А. Д. Грач раскопал насыпь, оказалось, что погребений там нет (кроме нескольких поздних, так называемых впускных). Улуг-Хорум был не погребальным сооружением, а святилищем, местом совершения культов, возможно связанных с поклонением солнцу. Такие сооружения встречаются только в Монголии и Туве. Их называют херексурами. Это — наследие глубокой древности, эпохи ранней бронзы. Сооружены они были задолго до скифских времен, но в наиболее ранних курганах центрально-азиатских скифов есть черты сходства с херексурами. Улугхорум, возможно, ровесник Троянской войны...

С грунтовой дороги, пронзающей насквозь Саглынскую степь, свернули по ухабам вдоль маленькой речки. Через десять минут наш уазик под неумолчный собачий лай тормозит возле стойбища. Две юрты, загон для телят, мирно разлегшиеся овцы, пасущиеся лошади. Многочисленные дети разных возрастов.

Дверь юрты отворяется, и появляется хозяин. Худощавая сутулая фигура, кривые кавалерийские ноги, узловатые ладони. Коричневое, опаленное солнцем лицо прорезано глубокими морщинами. Зовут его Кара-Сал, в переводе — Черный Ус.

—Здравствуйте, эки!

—Эки, здарова!

—Мы вот археологи, ездим, курганы смотрим. Курган, хорум, да?

—Археологи, но! Я знай. Хорум, да, есь, многа хорум.

Происходит называние по именам, непременное угощение сигаретами и закуривание.

—Мы из Петербурга, ну из Ленинграда.

—Ленинград знай, да.

—Тут ведь недалеко Грач копал. Грач, знаете?

—А! Грач, да! — Старик оживляется, улыбка разглаживает его черные морщины. — Грач там копал. -- Машет рукой за гору, в сторону Улуг-Хорума. — Я у Грача копал.

Вежливая беседа продолжается. Мы узнаем, что у старика Кара-Сала девять сыновей и пропасть внуков. Старший внук лет на пять старше младшего сына. А овец много? Много, да. А лошадей? Тоже много. А коровы? И коровы есть. Оглядываюсь вокруг: парень гонит с гор отару, голов 200-300; еще сотня овец лежит, пользуясь нежаркой погодой, возле стойбища. Да, скота довольно.

Вовремя разговора старуха-жена и подростки стоят вокруг. Кара-Сал быстро отдает какой-то приказ, и двое подростков бегут в сторону отары. Хозяйка хлопотливо уходит — руководить хозяйственным процессом.

Барашка зарезали мгновенно и безболезненно, с хирургической точностью и спринтерской скоростью. Задача — не пролить на землю ни капли крови. Кровь содержит в себе душу живого существа. Если она прольется на землю, то душа погибнет; если останется в теле или будет выпита и съедена другим существом — то душа возродится в новом воплощении. (Именно поэтому у древних монголов страшной казнью было отсечение головы, а гуманнее всего считалось сломать приговоренному позвоночник и оставить в степи. Так, к примеру, был умерщвлен старший сын Чингисхана Джучи — скорее всего, по приказу любящего отца.)

Кровь аккуратно выливают в таз. Женщины разбалтывают ее с мелко нарезанным луком и чуть-чуть солят — это заготовка для блюда, именуемого «хан». В юрте на очаге уже кипит котел. Туда бросают голову, ребра, курдюк, почки, легкие, потом — хан. Часть кишок нарезают ленточками, сплетают с салом в косички, — это называется «чореме», его тоже кидают в котел.

Пока в котле бурлит и клокочет, нас приглашают в юрту пить чай. Юрта — особое пространство. Входя в нее, следует знать, что правая сторона женская и гостям там делать нечего. Рассаживаемся на левой стороне, на ковриках. Прямо напротив входа сидит, поджав ноги, хозяин. Невестка наливает в пиалы чай с молоком и солью. Но прежде чем мы успеваем взяться за пиалы, хозяин достает откуда-то большую пластиковую бутыль, полную прозрачной жидкости. Наливает в чашку. Ясное дело — арака. Напиток сей делается путем перегонки из перебродившего молока — хойтпака. И содержит в себе градусы — от семи-восьми до сорока — пятидесяти, в зависимости от кратности перегонки. Кара-Сал окунает безымянный палец в чашку, брызгает аракой на четыре стороны — духам. Потом подает гостям. Араку положено пить из одной посуды, по кругу. За аракой идет уже другой разговор, обстоятельный и неторопливый.

Тем временем хан, ребра, почки и чореме готовы. Хозяйка вылавливает их и выкладывает на два блюда. Одно, металлическое, подает хозяину и нам. Другое, деревянное, ставит на женской половине: из него едят (руками, конечно) женщины и дети. Хозяйка наливает в пиалы и подает густую жирную похлебку из котла, заправив ее пшеном. Есть и пить надобно не спеша. Да быстро и не получается: еда уж больно сытная, плотная. Потом и трубки появляются. Курим, разговариваем, понемногу разомлеваем.

Чашка с аракой совершает последний круг, хозяин выливает в нее остаток из бутыли, пьет сам, а последние капли с размаху выплескивает назад через плечо. Пора ехать.

Прощаемся:

—Четырдым! Ча!

Снова вся молодая поросль сбегается, стоит вокруг. Рукопожатия, улыбки. Садимся в машину, отъезжаем. Метрах в трехстах от юрты отчетливо видна каменная кладка кургана. Поодаль еще один. Более 25 столетий здесь жили кочевники, и жили, в общем-то, так же, как наш Кара-Сал и его семейство. И сама юрта Кара-Сала стоит прямо на кургане. Если через очаг его жилища провести вертикаль, соединяющую мир живых, мир мертвых и мир божественных духов, то она пройдет и через погребение воина-скотовода, умершего две с половиной тысячи лет назад.