ПОСЛЕДНИЙ ВЫХОД?
В редакцию пришло одновременно несколько телеграмм за разными подписями, но почти одинакового содержания, не оставляющего времени на долгие сборы в дорогу: «Срочно просим помощи, погибла женщина, кто поможет остановить, распоясавшегося председателя помогите найти истину, ждем вас и вашей защиты поддержки»
...К моменту моего приезда страсти были в самом разгаре. Но прокурор района сообщил сразу и уверенно: «И я, и следователь пришли к выводу, что к смерти Анны Федоровны Петровой никто из руководителей хозяйства отношения не имеет. Нет никаких оснований для возбуждения уголовного дела».
Кроме дела о самоубийстве, уже оказалось законченным еще одно так и не начавшееся дело — о клевете. Один из родственников Петровой публично обвинил правление колхоза в том, что оно довело покойную до петли. Председатель правления подал в прокуратуру заявление с просьбой привлечь говорившего к ответственности. Но председателю ответили, что правление не конкретная личность, а значит, оскорбления никакого не было.
Таким образом, официальное расследование было уже закончено. А на ближайшие дни назначено (не по этому поводу, просто так совпало) отчетное колхозное собрание по итогам года, где сами колхозники имели возможность прилюдно высказать все, что они думают,— страсти все-таки кипели.
Но до собрания мы попытаемся более четко определить собственные задачи и предварительно прояснить некоторые факты. Анны Федоровны уже нет в живых. Никакой записки она не оставила. Никому о своих намерениях ничего не говорила. Тайна одного из самых важных решительных и трудно объяснимых человеческих поступков велика. Над ней издавна бьются многие, от философов и социологов до юристов и врачей, но не далеко продвинулись к разгадке. Я не знаю и думаю, что никто никогда не узнает, по какой точной причине лишила себя жизни Анна Федоровна. Но все же посчитал необходимым писать об этой истории, изменив только фамилии. Потому что в глазах людей, подписавших телеграммы, правление колхоза и более всего председатель виноваты, а это мнение само по себе, независимо от того, насколько оно правильно, является объективной реальностью и заставляет с собой считаться. И если живые люди просят помощи, просят уже их защитить от председателя, то дело явно выходит за рамки личной судьбы покойной и ее родственников.
В этой истории много нестандартного, и я это почувствовал уже с самого начала в разговоре с первым секретарем райкома партии.
— Председатель Буров — честный и грамотный. Но этого еще недостаточно для руководителя тем более в таком сложном селе, как Приозерское... Из долговой ямы Буров хозяйство сумел вытащить, но вот морально-психологическую обстановку вряд ли оздоровил. Он очень негибкий человек. Мы с ним и на бюро сколько разговаривали. Ведь тебе, говорим, именно с этими людьми работать, какие бы они ни были, новых из Антарктиды не завезем. А он вместо того, чтобы в каждом союзника найти, только врагов себе наживает и ни в какой мелочи ничем поступиться не хочет. Нам тут сверху придумать что- то идеальное невозможно, пусть сами колхозники принимают окончательное решение.
Приозерское — село столь же сложное, сколь и невезучее. За несколько десятков лет прежний председатель не без помощи прежнего районного руководства, да и прежнего состава правления колхоза загнали хозяйство если не в пропасть, то в очень глубокий овраг. Долгов набралось несколько миллионов, каждый год приносил новые убытки... Но между тем большинство колхозников, нельзя было назвать бедствующими. Худо-бедно, заработок удавалось людям платить, а кое-кому хозяйственная неразбериха, постоянное ощущение всеобщего аврала и паники и связанный с ними беспорядок в учете помогали поживать без проблем. Некоторые должности в этой ситуации давали особые возможности, и вокруг них образовалось нечто вроде полуродственных, полу-дружественных кланов. Вокруг гаража — одни фамилии, вокруг мастерских — другие, вокруг строительства — третьи. Нет, я не намекаю на какую-то темную колхозную мафию с преступными задачами. Не надо, прежде всего, забывать, что все, о чем рассказывается, происходит на фоне довольно убогого деревенского житья, и люди часто объединяются не столько с целью нажиться, сколько с целью выжить. Но как бы там ни было, колхоз со свистом вылетал в трубу.
Однако и сюда, наконец, пришли перемены. Сменилось районное руководство. Старого председателя «ушли» на пенсию и с большим трудом нашли, как казалось, подходящего нового. До того работал он в крепком хозяйстве главным агрономом, считался отличным специалистом и прекрасным, добрейшим человеком.
Поначалу председатель попытался наладить грамотное производство, дисциплину и учет, но встретил резкое противодействие влиятельных семей, которым вовсе не хотелось менять обычаи хозяйства. И тут опять же нельзя огульно хулить этих сельских консерваторов.
Они за многие десятилетия ни от одного новшества еще добра не видели, а вот худа — достаточно. И к худу сегодняшнему как-то, а кое-кто и неплохо, приспособились, что же выйдет из председательских затей — еще неизвестно. Может быть, со временем именно они, эти крепкие семейные кланы, увидев реальную отдачу и выгоду от новых принципов работы, и стали бы главной опорой председателя. Ведь если объективно: то, что хоть как-то в хозяйстве еще держалось, держалось в большинстве своем именно на них, на этих семьях. Так что действительно нужны были колхозникам и их новому председателю и время, и вещь, о которой мы почему-то всегда стыдливо забываем,— элементарная удача. Ни того, ни другого у председателя не оказалось. Как-то сильно перепивший тракторист по поводу, который все моментально забыли, даже если он и был, кинулся с председателем в драку. История вышла шумная, и трактористу дали пятнадцать суток. Наказание он отбывал в райцентре на местной стройке, работал под краном, произошла авария. Крановщик получил свое за нарушение техники безопасности, но Приозерское вынесло свой приговор: председатель погубил человека. Дети председателя не могли выйти за ворота... И председатель скоро оказался в больнице с инфарктом. Чудом выкарабкался, но возвращаться в Приозерское отказался категорически.
После этого идти в председатели не хотел никто. И, в конце концов, обратились к человеку, который не имел пока опыта управления крупным хозяйством, но для которого больше, чем для других, имело значение понятие партийной дисциплины. Так секретарь партийной организации аппарата управления РАПО Анатолий Николаевич Буров стал председателем колхоза. И за год с небольшим он умудрился до-биться того, что хозяйство рассчиталось со всеми первоочередными долгами и впервые за уже неизвестно, сколько лет получило полмиллиона рублей прибыли. И одновременно он довел личные отношения в Приозерском до той черты, что и первый секретарь признался: «Я сам, честно говоря, не представляю, как он там будет продолжать работать».
Но вернемся к Анне Федоровне Петровой. Она работала в колхозе главным зоотехником, потом экономистом цеха животноводства, была членом правления. В какой-то момент возникла необходимость подменить уезжающего на лечение заведующего молочнотоварной фермой. Буров решил (официально так постановило правление, но Буров и не отрицает, что это он решил) поставить на это место Петрову как дипломированного зоотехника. Анна Федоровна — отказалась. Правление, возмутившись, постановило вывести ее из своих членов, и общее собрание колхозников решение это утвердило. Обидевшись, Анна Федоровна ушла работать свинаркой на ферму, которой руководила ее подруга.
А поработала, поостыла и, в конце концов, намекнула Бурову: не пора ли все вернуть на свои места? Он и согласился бы у него претензий к Анне Федоровне как к экономисту цеха животноводства не было. Но снова потребовалось временно возглавить молочнотоварную ферму, и Буров так сказал: никаких, мол, больше свинарок и никаких пока экономистов, надо принять ферму, а там посмотрим. Последняя их беседа продолжалась всего-то немногим более минуты — от колодца до крылечка правления. Все, кто видел их тогда, вспоминают, что говорили они совершенно спокойно. Только, уже отходя от крыльца, Анна Федоровна сказала с некоторой тоской: «Господи, опять на эту ферму!..» Ночью ее не стало.
Я не знаю, что творилось в душе Анны Федоровны — и никто не знает. Что-то в ее душе болело, что-то мучило... Когда человек уходит из жизни, все ближние и дальние доискиваются причин, связывают какие-то события, кого-то судят. Но основываясь только лишь на воспоминаниях и впечатлениях, мы все равно получим не реальность, а всего лишь догадку, и, следовательно, не имеем никакого права ее публично обсуждать. Мы не имеем. Но родственники и друзья Анны Федоровны ни у кого такого права не испрашивали, а обсудили и осудили, и вынесли приговор: в самоубийстве жены, матери, подруги виновен председатель. И заключений следователя и прокурора слушать не хотят.
Буров первое впечатление производит, думаю, на каждого не самое приятное. Да и потом не слишком стремится его исправить. Смотрит несколько исподлобья, слова произносит резко, плотно сжатые кулаки замерли на коленях никаких улыбок так же как никакого желания понравиться:
— Они там все слишком много болтают. Хочу — не хочу. Работать там надо, где хозяйству сейчас требуется, а негде тебе удобней. И все должно быть на учете. Мы без учета пропадем. А они хотят на глазок, так проще и тащить легче.
— Да что вы, Анатолий Николаевич, все «они» да «они». Неужели действительно считаете, что в колхозе никто работать не может? — спрашиваю председателя.
— Если бы никто не мог, мы бы в этом году столько денег не заработали. Я что ли, сам землю пахал? Еще как могут работать. Только не все. Вот прихожу в строительную бригаду, смотрю, там один рабочий есть, Степан, он немой с рождения. Он один бьет ломом бетон, как заведенный, а остальные шестеро сидят и в карты режутся. Как, говорю, вам не стыдно! А они смеются, мы отвечают, и так себе зарплату в конторе кулаками об стол выбьем, это лучше, чем ломом на морозе. Ответить — это они умеют.
— Так что же. Анатолий Николаевич, вы считаете, что каждый работник в идеале должен быть немым?
Буров молчит. А потом обращается ко мне со странной просьбой. Обычно руководители не очень любят, когда по каким-то неприятным поводам журналисты встречаются с людьми с глазу на глаз. Другое дело — общие собрания, с присутствием районного и областного начальства, с возможностью подготовить кое-какие выступления и даже реакцию на них... Просьба же Бурова была совершенно противоположна:
— Вы по домам походите, так, чтоб с каждым без свидетелей. Тогда, может, кто вам про меня и скажет; что сам думает. А когда на собрание вместе соберутся, там они меня заклюют, там тон задают эти, которые в конторе кулаком по столу.
Но я не выполнил просьбу Бурова. Я должен был посмотреть на собрание «в чистом виде», без предварительных бесед, которые, как нейтрально ни держись, все равно могут привнести какой-то дополнительный оттенок. Я даже на несколько дней перед собранием уехал, чтобы глаза людям не мозолить. А когда вернулся, понял, что сам Буров все же дело не совсем пустил на самотек, а подготовился к собранию. Правда, опять же несколько своеобразным способом. Он довольно неумело, хоть и с явной старательностью, начертил небольшие таблички и вписал в них основные хозяйственные и экономические показатели колхоза за последние три года. И повесил эти таблички у входа в клуб.
Никудышный, по общему мнению, психолог Буров поставил на эти несколько жалких на вид листков, как на последнюю карту. И выиграл.
Чего только ему на собрании не наговорили! И что с людьми он общаться по-человечески не умеет. И на этого вот накричал. И этого вот внимательно не выслушал. Там внимания не обратил. Тут не разобрался. Один из строителей, красавец двухметрового роста, прямо-таки закричал, барабаня кулаком себе в грудь: «Нельзя так с нами, нельзя!» Но при этом почти каждый заканчивал свое выступление примерно так: а председателем пусть все-таки Буров остается, другого выхода нет без него колхозу, на ноги не встать.
Вот очень коротко о том, какое значение на собрании имели повешенные у входа в клуб листочки. Один мелкий факт для примера. В дальнем от центральной усадьбы отделении нет магазина. Помещение есть, да беда в том, что торговля может платить продавщице в маленькой — деревне лишь полставки — от плана товарооборота. А за 40 рублей идти на это место никто не хочет. И встает на собрании доярка с того дальнего отделения и говорит:
— Там у вас в бумажке, Анатолий Николаевич, написано про какие-то сотни тысяч прибыли. А что нам с них толку, когда сороковку продавщице доплатить не можем, чтобы магазин был?
Ей же отвечают:
— Почему не можем? Это мы с убытков не могли, а сейчас деньги есть, пожалуйста, давайте голосовать.
И проголосовали, чтобы доплачивать продавщице полставки от колхоза, и казавшаяся всегда неразрешимой проблема исчезла за минуту.
И так было со многим. С зерном, которое впервые на памяти колхозников можно сейчас получить. С помощью пенсионерам. С первоочередными ремонтными и строительными нуждами. Колхозное собрание, привыкшее раньше голосовать за вещи абстрактные, впервые почувствовало, что может решать пусть самые простые, но и самые насущные, каждому близкие вопросы, так как появилось чем распоряжаться и что делить. То же штатное расписание: раньше проходило без помарки, какая кому разница, на сколько долг увеличится, если он все равно неотдаваем. А теперь, когда наглядно убедились, что любая лишняя ставка уменьшит реальную прибыль, до хрипоты стали спорить, нужна ли вторая лаборантка на одной из ферм.
Никудышный, по общему мнению, психолог. Буров, тем не менее, точно определил то, что не даст собранию превратиться в скандал, поднимет разговор совершенно на другой уровень. Он предложил обсуждать не отношения между людьми, а отношение людей к делу. Дело и определило отношение колхозников к председателю. Это ведь приятеля выбирают по принципу «приятен», а когда речь о руководителе — хочешь или не хочешь, оценишь его деловые качества.
В конце концов, со всеми мыслимыми оговорками настроение большинства склонилось в пользу Бурова. Большинства. Но были и другие. Поднялся на трибуну муж Анны Федоровны:
— Прошу собрание снять председателя, потому что один его вид разрывает сердце мне и всей нашей семье.
Потом говорил один из ветеранов колхоза, тоже родственник покойной, но очень дальний:
— Нет и не будет житья с таким председателем!
Чуть не рыдала на трибуне подруга Анны Федоровны, молодая еще, почти девчонка:
— Да как же я с ним буду разговаривать!..
И хоть собрание перевыборным не было, первый секретарь райкома под конец напомнил, что просьба о снятии председателя прозвучала официально и требует рассмотрения.
Большинство проголосовало за Бурова. Против — никто. Несколько человек просто не подняли рук.
И вот тут очень здорово было бы рассказать, как Буров, с одной стороны, проникшийся значением всех высказанных ему упреков, с другой — воодушевленный оказанным ему доверием, вышел с собрания внутренне изменившимся, понявшим для себя что-то новое, и смущенная улыбка появилась на его устах как след серьезного урока, преподанного народом...
Но ничем Буров не воодушевился и ничем не проникся. Все с тем же хмуроватым взглядом твердил монотонно:
— Я на председателя не напрашивался, пусть не избирают, могу уехать. А изберут — тоже никого не держу, каждый тоже уехать может.
Заметьте, он увидел только одну альтернативу — кто-то должен уехать.
Мне кажется, именно тут причина всех сложностей, о которых нами говорено. Что делает человек в городе, если он не сработался со своим начальством по службе? Без выяснения причин, кто виноват, ну, просто так случилось, не сложились отношения, и все? Разговор может идти о перемене отдела или цеха, института или завода. Ну, максимум если уж вместе с начальством обрыдла и специальность можно из лаборантов пойти в вахтеры. А что происходит в деревне? Ведь, кроме колхоза с Буровым, другого реального дела в Приозерском нет...
Очень «свежая» мысль: люди-то все-таки все исключительно разные. У каждого своя степень коммуникабельности, обидчивости приспособляемости, своя психология и привычки, в конце концов, свои зауми и странности, без которых человечество тоже не существует. Есть люди, которые и вовсе в коллективе особенно в большом, работать не могут. А уж представить себе людей, которые категорически не могут работать с Буровым, совсем несложно. Я бы, может, тоже не смог. Уехал бы, как предлагает Буров. А если здесь семья, дети, дом, все корни, а больше нигде ничего? Станет легче оттого, что таких, как ты, меньшинство? Ведь меньшинству тоже жить надо, для него тоже из Антарктиды нового правления или председателя не завезешь.
Несмотря на кипение страстей, что объединяет большинство колхозников и их руководителя, выстраивает, выравнивает, выправляет отношения? Дело, конечно. Все крутится вокруг дела. Им держится жизнь. Но ведь именно ради жизни большинству следует выслушать и меньшинство. Согласным — несогласных. И наоборот. Чтобы понять друг друга и научиться наконец друг с другом считаться.
...В нашем разговоре у секретаря райкома промелькнула такая мысль:
— Взять бы Бурову, где аренду, набрать таких мужиков как он, они бы горы свернули и еще молились на него...
Да, может быть, в таком случае молились бы не только они, но и те, кто с Буровым не работает. Потому что у них появился бы выход. И выбор.
А пока воздержавшееся от голосования колхозное меньшинство оказалось в безвыходном положении и, видимо, все-таки вынуждено будет уехать.
Аренды в Приозерском пока нет. Даже та, что намечается — в рамках колхоза. Всякие смелые мысли об аренде у государства сюда пока не доходят. И вопрос о том прав или не прав Буров, отходит на второй план. Сейчас кроме колхоза, другого выхода нет.
