НЕ РАЗМЕНЯТЬ НА ПУСТЯКИ

О нем говорят: «Счастливая актерская судьба». А еще относительно недавно очень многие кино и театральные критики чуть ли не в один голос предсказывали ему короткий творческий век ссылаясь на его узнаваемость, даже «вторичность».

Сегодня он — на пороге сорокалетия. За плечами — более пятидесяти ролей, сыгранных в кино и на сцене. И практически все — успешно. И даже самые придирчивые специалисты безоговорочно признают его неповторимость узнаваемость, но уже в другом качестве — признанной актерской индивидуальности. Действительно, счастливая актерская судьба.

Как же складывалась она? С этого вопроса читателей и началась наша беседа с заслуженным артистом РСФСР, лауреатом премии Ленинского комсомола Олегом Ивановичем ЯНКОВСКИМ.

— То, что я стал актером, в общем-то, закономерно. У нас что называется, театральная семья. Недавно, кстати, по телевидению был фильм, где играли мой старший брат и два племянника. И все-таки в юности я не думал о профессии артиста. Однако, впервые выйдя на сцену, «заболел» театром. А попал на сцену случайно — подменял заболевшую актрису, исполнявшую роли мальчиков. Вот, собственно, с этого и началась моя профессия. Сейчас я думаю, что во мне было что-то с самого начала — актерская жизнь обязательно вовлекает в свою «орбиту» и окружающих, а я тогда жил со старшим братом и невольно соучаствовал в его жизни. И, конечно, огромной удачей я считаю две первые свои роли в кино — Генриха Шварцкопфа в фильме Владимира Басова «Щит и меч» и Андрея Некрасова в фильме режиссера Евгения Карелова «Служили два товарища», хотя выбрали меня оба режиссера, в общем-то, случайно. Видно, в каждой актерской судьбе есть свои, если хотите, случайные закономерности...

— После этих двух картин вы стали очень часто сниматься. Вы не боялись «примелькаться»?

— В то время я. честно говоря, боялся другого: а вдруг больше не позовут? По-моему, это вообще своеобразный комплекс молодого артиста из провинции, который вдруг стал популярен. Да и кроме того: нужно же работать! Я сыграл без малого 50 ролей в кино. Но из них могу говорить как о важных и любимых для меня работах только о четырех-пяти. И, думаю, они, вряд ли остались бы, если бы за плечами не было накопленного в кинематографе опыта. Конечно, с возрастом и зрелостью приходит и несколько иное отношение к работе. Всякому актеру хочется как можно интереснее и разнообразнее выглядеть на экране. Поэтому приходится отбирать, быть строже к материалу и к себе.

— Очевидно именно это желание — попробовать себя в новом качестве — привело вас в картину Татьяны Лиоэновой «Мы нижеподписавшиеся...»? Циничный карьерист Семенов в вашем исполнении был неожиданностью для зрителей...

— Я это почувствовал. Однажды мне позвонила какая-то женщина и категорически заявила: какое, мол, я имел право сниматься в подобной роли? Что это стыд, срам, почти преступление, и она даже выключила телевизор, не желая присутствовать при этом позоре!..

Я. собственно говоря, и стремился к подобному результату, только хотелось бы чтобы люди, посмотревшие картину, отрицательно относились не столько к экранному герою, сколько к таким реальным типам,— они-то хорошо знакомы едва ли не каждому из нас. То, что эта женщина так восприняла мою работу, объясняется еще и другим: она привыкла видеть меня в ролях положительных героев, а человеку всегда трудно отказываться от привычного. Но делать-то это необходимо.

Для меня Семенов был особенно важен. Ведь так уж сложилась моя судьба, что начиная с первых же ролей в кино, за мной тянулся «шлейф» положительных героев, возникла какая-то инерция... Судя по всему, роль Семенова получилась. Мало того, без нее не было бы и другой, самой для меня любимой сейчас роли, которая стоит совершенно отдельно,— я говорю о Сергее Макарове из фильма Романа Балаяна «Полеты во сне и наяву». Играть его должен был Никита Михалков, но он был занят своей картиной и потому отказался. И тут Балаян посмотрел «Мы нижеподписавшиеся...». И дал мне прочесть сценарий...

Так появился Макаров, работа, которой я горжусь... И дело не только в том, что эта роль так важна для меня и в профессиональном и в человеческом смысле. Мы очевидно, попали в болевую точку. Такой обильной, заинтересованной зрительской почты у меня не было очень давно: со времен «Служили два товарища». «Премии» и пожалуй. Мюнхгаузена. Но почта на «Полеты...» серьезнее, что ли.

— Кстати, многие зрители в своих письмах задают вопрос: а не играет ли Янковский самого себя? Настолько достоверен этот образ...

— Видите ли, мне трудно отделить себя от этого героя, потому что создавался он совершенно необычно. Я только потом понял, как пристально режиссер изучал меня со стороны, словно примеряя ко мне этот образ... Манера работы Балаяна дала мне редкую для артиста возможность импровизировать. Все время, пока шли съемки, с утра до вечера мы не разлучались. Бродили по Владимиру, где снималась картина, разговаривали, спорили, узнавали друг друга, и, переходя от общения в жизни к общению в работе на съемочной площадке, этой грани я не ощущал. Работалось легко, счастливо, и результат получился совершенно невероятный. Ведь как обычно профессионал смотрит на свою работу? Здесь можно было бы сыграть лучше, здесь я не дотянул, здесь, наоборот, пережал и так далее. С «Полетами...» было совсем иначе: впервые увидев картину целиком, я вдруг начисто забыл, что это я, что это моя работа. Я видел совершенно нового человека, которому на протяжении всей картины глубоко сострадал, а в финале просто комок подкатил к горлу.

Конечно, и во мне есть что-то от Макарова, как и в каждом из тех зрителей, кто писал мне: это и про меня, это и про мою жизнь. Как и в каждом сорокалетием человеке, который задается вопросом: а как я прожил эти сорок лет главную половину жизни?.. Вообще кто решится сказать, что он не переживал никогда подобного состояния внутреннего разлада с собственной судьбой, с самой жизнью, кто не ощущал на каком-то пороге груза несбывшегося, неосуществленного?.. И тогда понимаешь, что многое было далеко не так, как думалось прежде, что кого-то обманул, пусть не по большому счету, пусть в мелочах, скажем, обещал прийти и не пришел, не позвонил лишний раз матери, письмо ей не написал, без толку провел день, украв его у семьи, у любимого человека, словом, об этом можно много говорить. И хочется изменить все, и не знаешь, как изменить...

Повторяю, я очень сочувствую этому человеку, так бездарно разменявшему свою жизнь на пустяки. И, тем не менее, я его не оправдываю: ведь в том нравственном кризисе, который он переживает, в большей степени виноват он сам — у него нет ни работы, ни цели, ни любви.

— Наверное, именно это и позволило части зрителей задать вопрос, который в одном из писем, адресованных вам звучит так: «Зачем ставить такие фильмы? Они показывают не те жизненные примеры».

— Им, рискуя повториться, я могу ответить словами тех людей, кто написал: «Этот фильм обо мне». Значит, такие люди реально существуют в жизни, и уже, поэтому искусство не может этого обойти. Почему мы должны лишать сегодняшнего зрителя многообразия человеческих характеров? Да и, кроме того, разве можно снять с самого человека ответственность за собственную судьбу, устранить для него вопрос: как жить?

Люди, вот так категорически не принявшие фильм, не думают об одной, на мой взгляд, чрезвычайно важной вещи. Пусть даже Сережа Макаров чисто отрицательный тип, все равно сама «акция», предпринятая картиной, положительна. Положительна по самой своей сути, ведь если кто-то, посмотрев фильм, хотя бы на минуту задумался, перестал обманывать сам себя, пуще того, изменил жизнь, значит, мы достигли своей цели. Мы помогли живому человеку.

Вообще люди такого толка, умеющие страдать, незащищенные, всегда были привлекательны для окружающих, потому что на них откликается глубинная черта нашего национального характера — потребность сострадать ближнему. Прибавьте сюда и то, что, в конечном счете, Сережа Макаров абсолютно бескорыстен в своих отношениях с людьми.

Об этой тяге к бескорыстию, душевной чистоте, доброте я думал и, работая над трилогией Марка Захарова «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен» и недавно законченным фильмом «Дом, который построил Свифт». Ведь, по сути, в героях этих фильмов-притч заключена квинтэссенция самых благородных человеческих чувств. Взять хотя бы Мюнхгаузена. Все мы с детства знаем его как безудержного враля и хвастуна, выдумщика и фантазера. И вдруг оказывается, что этот «враль» знает о жизни настоящую правду: как жить, как любить, как верить, мечтать, наконец. Вот только одно письмо из той огромной почты, которую я получил после этой картины: «Спасибо вам за вашего Мюнхгаузена. Мне пока только десять лет, я не знаю, кем буду, когда вырасту, но я обязательно «открою 31 июня». Мне кажется, что этот мальчик проживет жизнь достойно.

— Читатели спрашивают, какие им предстоят новые встречи с вами...

— Снялся в телевизионном фильме по рассказу А. П. Чехова «Поцелуй». А сейчас на студии имени Довженко закончен фильм «Два гусара» по повести Льва Толстого, где я сыграл главную роль.

— И все же?..

— И все же моей главной любовью и профессией остается театр...